Меня поддержал и ее отец, профессор Николай Павлович Семернин, который относился ко мне очень доброжелательно. Ему нравился и мой армейский опыт в Таджикистане, и мое трудное становление в Москве, и даже моя работа на прославленном заводе. В отличие от своей жены, твердо уверенной, что такой плебей, как я, не может быть мужем ее дочери, он как раз относился ко мне с уважением и полагал, что его взрослая дочь имеет право на самостоятельный выбор. Все было хорошо, пока мама Ольги не увидела мой паспорт и не узнала про мой первый брак. Она сразу заявила, что первый брак у меня был настоящим и я бросил свою первую жену. А вот Николай Павлович мне поверил, когда я рассказал ему, что был вынужден заключить фиктивный брак для получения московской прописки. Он громко хохотал, когда я рассказывал подробности.
Но моя будущая теща была неумолима. Она все время намекала, что я жил с этой теткой, называвшейся моей первой женой. Я рассказывал о разнице в возрасте, о ее помятом лице, о ее профессиональных услугах «жены», у которой я был шестым «мужем», показывал паспорт с пропиской и датой «женитьбы», но все было безрезультатно. Будущая теща не хотела мне верить.
С Ольгой же постепенно все налаживалось. Через три недели она наконец согласилась подняться ко мне в квартиру. В первый вечер я вел себя деликатно и осторожно. Во второй раз я уже перешел к более решительным действиям, хотя она честно сопротивлялась до последнего, причем так яростно, словно я собирался ее изнасиловать. А в третий раз, еще через неделю, я наконец сумел уговорить ее раздеться. И только тогда понял, уже непосредственно в процессе нашего общения, почему она так боялась и сопротивлялась. Ольга оказалась девственницей. Можете себе представить? В двадцать три года быть девственницей!
После того как она перестала ею быть, Ольга полтора часа плакала и переживала, словно потеряла самую большую ценность в своей жизни, вместо того чтобы радоваться, что наконец стала женщиной. Через несколько дней она сама позвонила мне, и мы снова встретились. На этот раз она вела себя более раскованно. В общем, через три месяца она уже ждала нашего общего ребенка, а еще через два месяца мы сыграли свадьбу вопреки желанию ее матери. На свадьбу приехали из Казани моя сильно постаревшая мама, сестра Зарина с мужем и даже двое их оболтусов-близнецов, которые были похожи друг на друга как две капли воды. Я пригласил на свадьбу всех своих знакомых и коллег. Не скрою: многие мне завидовали. Такую партию сделал, из такой семьи девочку отхватил, будучи провинциалом, лишь недавно перебравшимся в столицу… И еще я стал зятем самого профессора Семернина, члена-корреспондента Российской академии наук, профессора, проректора, лауреата и тому подобное. Меня сразу сделали начальником цеха с довольно приличным окладом. Хотя окладов приличных тогда ни у кого не было, сказывались события девяностых, когда началась галопирующая инфляция.
Осенью девяностого у нас родилась дочь, и мой тесть сделал нам королевский подарок – подарил трехкомнатную квартиру на Чистопрудном бульваре, куда мы с Ольгой и маленькой Аллой и переехали. И еще тесть помог обставить квартиру заграничной мебелью. В общем, все шло как нельзя лучше. Но в конце девяносто первого, отправившись в Сибирь на какой-то научный симпозиум, наш профессор простудился, вернулся домой с воспалением легких и сгорел буквально в считаные дни. Буквально через несколько дней после этого в Беловежской Пуще трое руководителей славянских республик дружно разорвали нашу страну на куски. И мы оказались в новом году уже в другой стране и без нашего тестя, который так много значил для всех нас.
У моей тещи, кроме дочери, никого не было, и она больше времени проводила у нас, чем в своей четырехкомнатной квартире. Конечно, она меня раздражала, я ведь не забывал, что она была против наших отношений с Ольгой.
Тут начались такие времена, о которых даже вспоминать страшно. На заводе платили сущие гроши, в магазинах было пусто, о детском питании нельзя и мечтать. Должен признаться: теща здорово выручала. Некоторые из ее воспитанников ездили за границу и привозили оттуда детские подгузники, памперсы, детское питание. Но так не могло продолжаться долго. Моя зарплата была эквивалентна восьми долларам, и нужно было что-то предпринимать. К середине девяносто первого мы уже просто выживали. Я решил уйти с завода, где проработал почти десять лет, и устроился в кооператив по выпуску керамической посуды. Кооператив прогорел через три месяца, и я перешел в другой кооператив, который занимался изготовлением мягких игрушек. Но и здесь ничего не получилось – прогорели уже через два месяца, нашу продукцию просто выбросили на помойку.
Только не считайте меня идиотом. Я просто невезучий человек. Иногда такое случается. Некоторые рождаются везучими, а некоторые невезучими. Ну почему мой отец так рано умер? Почему я попал под пулю за два дня до демобилизации? И почему получил в госпитале общее заражение крови? Почему Николай Павлович умер так не вовремя… хотя разве можно умирать вовремя? И почему прогорели оба наших кооператива? Вы скажете, что это было просто несерьезно – выпуск мягких игрушек. А я вам приведу другой контраргумент. Вы знаете, что Роман Абрамович тоже начинал с кооператива, выпускающего мягкие игрушки? Не знали? Теперь будете знать. Где он теперь – помните? Кажется, его капитал оценивается в восемнадцать миллиардов долларов. Да, я прекрасно знаю, что свое состояние он сделал благодаря близости сначала с Березовским, а потом с дочерью президента, но ведь сумел сделать. А начинал с мягких игрушек. И был, между прочим, круглым сиротой, так что исходные данные у него были еще хуже, чем у меня. Я же говорю, что есть просто везучие типы, а есть невезучие, как я.
К концу девяносто первого стало понятно, что дальше так жить нельзя. Мы начали продавать вещи из дома, чтобы элементарно выжить. Честно признаюсь, что первоначально Ольга держалась достаточно неплохо. Она меня всячески поддерживала, помогала, подбадривала. Но через какое-то время превратилась постепенно в неуравновешанную истеричку, закатывавшую скандалы по любому поводу. И почти каждый наш разговор неизменно сводился к отсутствию денег. Конечно, в этих спорах ее всегда поддерживала мать, обвинявшая меня в том, что я не умею зарабатывать деньги и вообще оказался никуда не годным мужчиной. Было ужасно обидно и стыдно.
Я долго думал и наконец решил что-то предпринять. Весной девяносто второго позвонил мой родственник Муса Хайрулин и предложил на паях купить большую партию кожи в Турции, чтобы продать ее в России с двойной наценкой и получить нужную прибыль. Он обеспечивал перевозку и растаможку продукции, а я должен был закупить эту партию в Стамбуле. Дело было за малым – где-то достать двадцать тысяч долларов. Муса считал, что у меня есть такие деньги, ведь умерший профессор должен был оставить наследство своей единственной дочери. Откуда ему было знать, что, кроме книг, мы получили три сберкнижки на сумму в двадцать две тысячи рублей, которые по советским временам были огромным состоянием, а к девяносто второму вообще ничего не стоили.
Честное слово, я не спал несколько ночей. Но в конце концов решил продать нашу кооперативную квартиру и полученные деньги вложить в эту турецкую кожу.
Тогда цены на московскую недвижимость были совсем другими, они еще не взлетели до заоблачных высот, а доллар стоил очень дорого. За мою двухкомнатную квартиру давали несколько тысяч долларов, за нашу с женой – только восемнадцать тысяч. Уже через пятнадцать лет я случайно узнал, что соседнюю квартиру продали за восемьсот пятьдесят тысяч долларов, и хозяин считал, что отдал ее почти задаром. А я тогда уговорил жену переехать вместе с дочерью к матери и продал нашу квартиру всего за восемнадцать тысяч долларов. Мне казалось, что я смогу стать успешным бизнесменом. Недостающие две тысячи занял у друзей и знакомых.
