Я постаралась сказать это с максимальной уверенностью,
потому что если бы Эрик усомнился и спросил меня, что это такое – карты
Зеннера, то я бы имела бледный вид, ибо о Зеннере не имела ни малейшего
представления. И что еще за карты – игральные, что ли?
– Пока оставим препарат в покое. Эти записки натолкнули
меня на мысль, что над тобой кто-то осуществляет эксперимент, воздействует на
твою психику.
Эрик изменился в лице. Еще бы, кому приятно узнать, что у
тебе в голове хозяйничает кто-то посторонний, да еще и явно с преступными
намерениями.
– Чужая воля, – пробормотал он.
– Слушай, не раскисай, – раздраженно прервала его
я, – у меня тоже положеньице – не дай Бог, но я не опускаю руки.
Совместное сидение на стиральной машине очень сближает,
потому что мы с Эриком после этого как-то незаметно перешли на «ты».
Далее я весьма подробно, с отступлениями и повторениями
рассказала ему про Луизу, про Еремеева, про тетрадку и синий «форд», про
итальянского актера Волонте и про то, как мы с Горацием нашли записки Валентина
Сергеевича.
– Замечательный был старик! – восхитился
Эрик. – Он мне всегда нравился. Но… постой, постой… Значит, сегодня утром
вы с Горацием подверглись нападению бандита, потом Гораций его угробил…
– И мы пошли домой. А потом еще раз туда ходили с
Олегом, – краем глаза я заметила как Эрик нахмурился при упоминании
Олега, – там никого не было.
– Они унесли труп или живого, но раненого, –
неуверенно сказал Эрик.
– Правильно соображаешь.
– Трудно поверить, – он смотрел на меня
скептически.
– А чужая воля? – прищурилась я.
– Что такое?
– Договорились же: я верю в твою сумасшедшую историю, а
ты – в мою. Я считаю, что ты – не врун и не псих, а ты – что я не истеричка и
не выдумываю истории от одиночества, чтобы привлечь внимание интересного
мужчины.
– Да-да, извини, – он передвинул свой стул поближе
ко мне. – Но если все так, как ты говоришь, то что ты теперь собираешься
делать? Если записки важны для тех людей, то они не оставят тебя в покое.
– Естественно, – вздохнула я. – Но все
произошло так быстро, я не успела ничего решить. Не будут же они брать
приступом мою квартиру среди бела дня. И потом… может быть, они не поняли, что
это я отобрала у Еремеева чемоданчик? Он сказал по телефону, что он нашел
тайник и находится он там-то. А потом разговор прервался, и когда они приехали
на указанное место, то увидели, что чемоданчика нет, а Еремеев сломал шею. Как
думаешь, неужели они поверят, что слабая женщина могла справиться с таким
крепким мужиком? И Гораций вел себя очень аккуратно – не рвал, не кусал его, а
только сбросил вниз. Так что следов собачьих зубов на нем нету.
– Но тем не менее ночевать тебе в той квартире
нельзя, – решительно сказал Эрик. – Ночью они запросто могут прийти
проверить, как и что.
Однако, ну и хватка. Но я тут же поняла, что Эрик ни о чем
таком не думает, просто беспокоится за меня.
– И записки нужно перенести сюда, и сам препарат.
– А Гораций?
– Ничего с Горацием не случится.
– Гораций не любит быть один! – воскликнула
я. – Он будет тосковать. К тому же они могут забраться в квартиру ночью и
причинить ему вред.
– Ага, стало быть, тебе нужно ночевать там, чтобы в
случае чего защитить ротвейлера от бандитов, – усмехнулся Эрик.
– Я животное не брошу!
– Ладно, приведем его сюда, места много. Я сам схожу.
С величайшими предосторожностями мы спустились вниз по
лестнице, открыли дверь моей квартиры. Гораций лежал в коридоре и тосковал. Он
так обрадовался моему приходу, что даже облизал меня, чего раньше никогда не
делал. Я чуть не прослезилась. В квартире Эрика Гораций сразу же по-хозяйски
устремился на кухню и умильно уставился на холодильник.
– Гораций, ты на двухразовом питании! – строго
сказала я.
Он негодующе отвернулся. Эрик с интересом рассматривал содержимое
чемоданчика.
– Думаешь, это и есть препарат Валентина
Сергеевича? – спросил он.
– А что же еще? Давай читать записки, узнаем, как он
попал в подвал дома, который построил Джек.
Мы чинно уселись рядышком за письменный стол, поделили
стопку листков – я начала с того места, где остановилась. А Эрик – сначала.
«Горе и одиночество – плохой советчик, – читала
я. – Когда прошло время после похорон, я окунулся в работу с головой.
Так мне становилось немного легче. С должности директора
института я к тому времени уже давно ушел, еще до смерти жены. Официально
считалось, что я заведующий лабораторией, но занимались мы только препаратом
В-17. Именно в то время я получил интереснейшее предложение: один из моих
старинных знакомых, человек несомненно порядочный, неплохой ученый и блестящий
организатор, создал собственную фармацевтическую фирму и пригласил меня
возглавить ее научный отдел. Он предложил мне очень высокую оплату, но это не
сыграло бы значительной роли в другие времена, однако я думал, что это даст мне
возможность уйти из-под контроля тайного ведомства, в особенности – генерала Г.
Удержать в институте они меня не могли – возраст давно пенсионный, уйти я мог в
любое время. Я держал в тайне свои переговоры о переходе в частную фирму, но
либо кто-то сообщил Г. об этом, либо он сам чувствовал, что работа наша может
уплыть из его рук, потому что, как я уже говорил, власти этой некогда
могущественной организации приходил конец, иву нас в институте, да и в других
местах на ее представителей уже смотрели косо. Тогда они решили действовать
нагло. Произошел такой случай – из моего лабораторного сейфа неожиданно исчезло
большое количество препарата В-17. Все указывало на то, что это дело рук если
не самого Г., то его подчиненных, особенно мне не нравилась в этом деле роль
той женщины, А. Р. Однако их привилегированное положение не позволяло высказать
наши подозрения вслух. История возмутила меня до глубины души: если побочные
действия препарата в условиях лаборатории хоть как-то находились под научным и
медицинским контролем, то теперь джинн выпущен из бутылки и последствия этого
поступка могут быть ужасны. Кроме чисто медицинских аспектов использования
препарата меня беспокоили аспекты моральные. И даже, возможно, криминальные.
Дело в том, что в последних сериях экспериментов, которые курировала А. Р.,
она, давая одному из подопытных добровольцев значительно увеличенную дозу В-17,
добилась того, что в момент действия препарата этот доброволец мог не только
передавать свои мысли второму участнику эксперимента, но внушать их ему и
заставлять выполнять свои мысленные приказы. У меня сложилось впечатление, что
А. Р. особенно настаивала на продолжении этой серии экспериментов, поскольку
они сулили ей возможности обогащения и власти.
У меня был крупный разговор с Г. Я сказал, что прекрасно
знаю о том, что он сам и его ближайшие сотрудники ведут свою собственную игру,
им нет никакого дела до интересов государства, которыми они прикрываются. Что,
создавая вокруг моей работы занавес секретности, который только мешает, они в то
же время не могут или не хотят предотвратить хищения препарата и не думают о
вредном воздействии В-17 на организм участников эксперимента. В завершение
разговора я заявил, что ухожу из института и прекращаю работу над препаратом.
Г. пытался угрожать мне, но я предварительно заручился поддержкой своего
знакомого – того бизнесмена, в чью фирму я переходил, и он прислал мне
человека, отвечающего в его фирме за вопросы безопасности. Тот переговорил с Г.
на понятном ему языке – языке угроз и шантажа. Мне, разумеется, было неприятно
то, что вокруг моей работы царит столь далекая от научной этики атмосфера, но я
в тот момент считал наиболее важным вырваться из-под давящей опеки Г.
и его ведомства, прекратить эксперименты с непредсказуемыми последствиями,
и никак не ожидал, что попаду из огня да в полымя.
