— Что ж ты, первый раз видишь человека и сразу ему свой
телефон даешь? — недоверчиво переспросил Резаный. — Ты ей веришь,
Серый?
— Не-а… — Серый угрожающе задышал и приблизил
лезвие к щеке Леры. — Порезать ее?
— Может, и придется. — Резаный уставился на Леру
цепким немигающим взглядом. — Лучше рассказывай все, что знаешь! И смотри
— нам врать нельзя, вредно для здоровья!
И Лера, торопясь и сбиваясь, рассказала этим двум
уголовникам про свой сегодняшний неудачный вечер. Про бумажник иностранца, про
девиц из агентства Василисы, про стычку в дамской комнате…
— Вот она с моего телефона и звонила! — закончила
она свой рассказ.
— Ты ей веришь, Серый? — снова спросил человек со
шрамами своего подручного. Видимо, он доверял его мнению в таких вопросах.
— Черт ее знает… — протянул тот. — Может, и не
врет… А зачем им бумажник того иностранца понадобился?
— У нее же денег не было! — наставительно
проговорил Резаный. — Сама воровать не умеет, вот и решила чужую добычу
отобрать…
— Это не по понятиям! — хмуро проговорил Серый.
— Жить захочешь — про понятия забудешь!
— Может, вы меня отпустите? — взмолилась
Лера. — Я вам рассказала все, что знала…
— Ага, — осклабился Серый, — сейчас отпустим.
На все четыре стороны.
Тусклый свет блеснул при взмахе лезвия, и Лера успела
подумать, что больше ей ничего не нужно — ни выпивки, ни кокаина. Ни еды, ни
одежды, ни жилья. Ничего и никогда…
Седрик уверенно вел машину по московским улицам. Впервые за
долгое, бесконечно долгое время Катя чувствовала покой и уверенность. Странное
дело, она больше не доверяла своим старым знакомым, но доверяла этому
совершенно незнакомому человеку, человеку, которого впервые увидела всего час
назад…
Они проносились мимо ярко освещенных ресторанов и клубов.
Казалось, Москва вообще никогда не спит.
Седрик, словно прочитав Катины мысли, проговорил:
— Странный город! Кажется, здесь нет обычной,
нормальной человеческой жизни. Ваши соотечественники не живут — они только
делают деньги и потом лихорадочно тратят их. И все меряют только деньгами… Я
нигде, ни в одном городе мира не видел такого показного богатства. У каждого
второго москвича на руке часы, стоимостью равные дорогому автомобилю, у каждого
третьего — автомобиль, который стоит больше, чем приличный дом на Лазурном
берегу…
— Ну, вы все же, наверное, преувеличиваете… вряд ли вы
успели разглядеть здешнюю жизнь…
— Может быть, Катрин, может быть, я немного
преувеличиваю… — произнес Седрик с мягкой виноватой улыбкой. — Может
быть, совсем чуть-чуть, вот столько… — Он соединил указательный и большой
пальцы в красноречивом жесте. — Но все же это очень странно… Зачем так
выставлять напоказ свое богатство? Это аморально, аморально и смешно… Я знаю
очень богатых людей, миллионеров. Они не носят одежды от «Дольче и Габбана»… Их
просто не поймут! Они одеваются в приличные, но не слишком дорогие вещи. Прямо
скажу вам, Катрин, я и сам принадлежу к до—статочно богатой семье, но никто из
моих родственников не ездит на «бугатти» или «феррари». Зачем это нужно? Зачем
пускать пыль в глаза? Хороший дом, хорошая, надежная машина, хорошее
образование… Что еще нужно человеку?
Седрик повернулся к Кате, словно призывая ее подтвердить
свои слова, сделал небольшую паузу и продолжил:
— И это в католической Европе! А в Соединенных Штатах,
где общественным мнением правит протестантская мораль, к этому относятся еще
строже. Протестант должен много работать, чтобы разбогатеть, и он должен
разбогатеть, чтобы делать добрые дела, заниматься благотворительностью. Если
человек тратит свои деньги на дорогие вещи, на предметы роскоши — он плохой
протестант! Он попадет в ад! Известный инвестор, миллиардер, когда-то
выдвигавший свою кандидатуру на пост президента, Росс Спиро, гордится тем, что
живет в доме ценой тридцать тысяч долларов и носит костюмы, купленные на
распродажах. Конечно, это уже крайность, исключение, но ведь известно, что
исключения подтверждают правила… — Седрик проводил взглядом обогнавший их
«майбах» и понизил голос: — Знаете, ведь в Европе и Америке смеются над вашими
соотечественниками, над тем, как они сорят деньгами, как глупо ведут себя…
Больше того, несмотря на дорогую одежду, их очень часто принимают за нищих…
— Как это? — переспросила Катя.
— Очень просто! У ваших новых русских выражение лица,
какое бывает только у попрошайки. Когда француз, или бельгиец, или англичанин
обращается к кому-то с вопросом или просьбой, у него приветливое выражение
лица, он улыбается. Но когда нищий обращается с просьбой о деньгах — он
старается разжалобить своего собеседника, поэтому не станет улыбаться. И ваши
соотечественники почти никогда не улыбаются, поэтому их часто принимают за
нищих, думают, что они пытаются своим угрюмым лицом разжалобить, вызвать
сострадание, чтобы потом выманить у собеседника деньги… знаете, как эти ваши
попрошайки… — Седрик состроил жалобную гримасу и пропел высоким умоляющим
тоном: — Поможите кто сколько может! Мы люди не ме-естные! Третьи сутки живем
на вокза-але!
Катя подумала, что при своем демонстративном незнании
русского языка Седрик очень многое сумел подметить в России.
Он снова виновато улыбнулся и проговорил:
— Простите меня, Катрин… Я наговорил много лишнего. В
любом случае вы вовсе не такая. Я рад нашей встрече, честное слово, рад и
надеюсь, что мы еще увидимся. А сейчас мы приехали…
И он затормозил возле подъезда шестиэтажного дома, где жили
Гревские.
Катя поблагодарила Седрика, вышла из машины и направилась к
будке охранника.
— Я к Гревским, в двадцать четвертую квартиру, —
сообщила она выглянувшему из будки заспанному парню в камуфляже.
— Чего? — переспросил тот, неодобрительно осмотрев
Катю с ног до головы. — В двадцать четвертую? Так их нету.
— Как — нету? — переспросила Катя, чувствуя, как
земля уходит у нее из-под ног.
— Нету — значит, нету! — злорадно ответил
охранник. — Уехали они, днем еще уехали на вокзал.
Катя хотела еще что-то сказать, но парень закрыл дверцу
будки, давая ей понять, что разговор закончен.
Катя развернулась и побрела по улице.
Она чувствовала себя совершенно опустошенной.
Только что у нее была надежда, больше того, уверенность, что
все ее неприятности позади, что еще немного — и она попадет в уютный,
гостеприимный дом друзей, примет ванну или хотя бы душ и заснет в чистой,
теплой постели, а утром… утром за ней приедет Виталий, и жизнь вернется в
привычное, счастливое русло.
А теперь все стало еще хуже, чем прежде.
Прежде она хотя бы была не одна — с ней была Татьяна, сильная
и решительная, которая пришла ей на помощь, подставила свое плечо, привезла к
себе домой…
