Проходная в главном здании была такая, как будто на дворе
стоял не 2001‑й год, а 1980‑й. Правда, я в те времена еще посещала
детский сад, но по рассказам очевидцев и советским фильмам представляла себе
проходную завода брежневского периода именно так. Отличало ее только то, что в
этой проходной было совершенно безлюдно, если не считать тетку‑охранницу,
судя по всему, родную сестру той, с которой я общалась возле ворот. Даже
чайник, так же как и у первой, закипал рядом с ней на колченогой тумбочке.
Тетка не обратила на меня внимания, и только когда я, пройдя
мимо нее, обернулась и спросила, где можно найти Никиту Андреича, она бдительно
поглядела на меня сквозь маленькие круглые очки и поинтересовалась, кто я
такая. Я ответила правду, что я корреспондент газеты «Невский вестник», и даже
помахала перед ней нераскрытым удостоверением.
Тетка удивилась: судя по всему, пресса не жаловала
предприятие. По поводу Никиты Андреевича она раздумчиво ответила, что кто ж его
знает, в кабинете он точно не сидит.
Я пошла по длинному полутемному коридору, освещенному
лампами дневного света, горевшими не то что через одну, а скорее через три‑четыре.
Унылое впечатление усугублялось висящими на стенах полуоборванными портретами
передовиков прошлого века и графиками, отражавшими борьбу цехов химкомбината за
какое‑то переходящее знамя.
Людей в коридоре не было и в помине, и из выходящих в него
дверей не раздавалось никаких звуков. Только откуда‑то из дальнего конца
здания доносились тяжелые и гулкие удары металла по металлу.
Я пошла на этот звук, надеясь найти там хоть кого‑нибудь.
Толкнув высокую обшарпанную дверь, из‑за которой
доносились удары, я оказалась в огромном производственном помещении, где
медленно двигалась по кругу зеленая металлическая карусель, почти такая же, на
какой я каталась когда‑то в детстве, только вместо карет и лошадок на
этой карусели стояли большие железные бочки. Сверху к карусели спускалась
сложная система труб, по которым с журчанием и бульканьем что‑то текло.
Сбоку от карусели ритмично подрагивал сложный агрегат, , возле которого стояло
несколько человек в грязных спецовках. Один из работяг упорно бил по торчашей
из агрегата трубе тяжелой кувалдой, остальные чесали затылки, с интересом
смотрели на своего коллегу и подавали ему, судя по всему, бесполезные, но очень
выразительные советы.
Неожиданно в противоположном конце помещения распахнулась
дверь, и оттуда, как черт из табакерки, выскочил крепкий, коренастый и очень
злой человек, в котором я с некоторым усилием узнала Никиту Козодоева.
Подскочив к работягам, он замахал руками и закричал:
– Сидоров, мать твою, ты что же делаешь? Ты же
загробишь агрегат, так твою и разэтак!
– Андреич! – обиженно воскликнул мужик с
кувалдой. – Так ить не фурычит она, сволочная хреновина! Процесс ить
встает!
– Процесс встает! – передразнил его Никита. –
А ты, Сидоров, сними кожух да проверь внутри маслопровод, а не лупи по технике
кувалдой!
– Так ить отвинчивать надо… – тоскливо проныл Сидоров,
но, понимая, что отвертеться на этот раз не удастся, достал отвертку и начал
медленно отворачивать винты.
– А вы что без дела стоите? – рявкнул Никита на
зрителей, с живейшим интересом наблюдавших за трудовым процессом. – Берите
отвертки, помогайте Сидорову!
Тут он заметил меня и в том же запале закричал:
– Почему в цеху посторонние?
Работяги как по команде повернулись и изумленно воззрились
на меня.
– Это ктой‑то? – басом спросил Сидоров, не
отрывая глаз от мамулиного разноцветного шарфа.
– Это я вас спрашиваю: кто она такая? – заорал
Никита.
– Никита! – Я шагнула ему навстречу. – Ты
меня не узнаешь?
Он застыл, удивленно хлопая ресницами, и стал удивительно
похож на себя прежнего, так что я чуть не прослезилась и задумала про себя:
если сейчас он меня узнает, все будет хорошо. Я не успела подумать, что именно
будет хорошо, но у меня в мозгу именно так и прозвучало: все будет хорошо.
А Никита сделал шаг мне навстречу, лицо у него сделалось
удивительно глупым, и он неуверенно сказал:
– Простите…
С памятью у Никиты Андреича обстояло неважно, так что я даже
расстроилась: а вдруг он и вправду меня не узнает? Ведь прошло столько лет…
– Общество имени Леонардо да Винчи, – нетерпеливо
напомнила я Никите.
– Ой! – обрадовался он. – Я вспомнил! Саша,
да?
– Ну наконец‑то. – Я вздохнула с
облегчением: все‑таки узнал.
– А что ты здесь делаешь? – спросил он не очень
ласково – девочке из его школьного детства не место было в этом обшарпанном
цеху с работягами, да и Никите некогда было предаваться воспоминаниям.
– Тебя ищу, – ответила я почти чистую
правду, – ты не думай, я по делу…
Он почему‑то слегка покраснел, потом оглянулся на
работяг и сказал им совсем не таким голосом, как раньше:
– Ну вы тут… это… разберитесь! – И, не
сдержавшись, добавил: – Сидоров… Чтоб у меня без кувалды!
– Андреич! – истово воскликнул Сидоров, ударив
себя в грудь. – Обижаешь! Да чтоб я… Да ни в жисть! Что же мы – не
понимаем? – И снова углубился в нехитрый трудовой процесс.
Мы с Никитой вышли в коридор, и он двинулся по нему,
удивленно оглядываясь на меня и собираясь с духом, чтобы снова задать
волновавший его вопрос.
– Не мучайся, – усмехнулась я, – я вообще‑то
только недавно узнала, что ты здесь работаешь, и решила соединить приятное с
полезным. А так мне все равно нужно было на этот комбинат ехать. Я вообще‑то
журналист, корреспондент «Невского вестника». У тебя тут кабинет есть, или так
весь день и бегаешь по цехам?
– Бегаю… – протянул Никита извиняющимся голосом. –
Но кабинет, конечно, есть, мы сейчас туда идем.
Мы свернули в боковой коридор, поднялись по металлической
лесенке, похожей на корабельный трап и подошли к двери с табличкой «Н. А.
Козодоев, заместитель директора».
Никита распахнул дверь. За маленьким столиком сидела
невысокая полная женщина средних лет в очках и вязала носок. При виде
начальника она поспешно спрятала вязание в ящик стола и уставилась на Никиту
преданным взором. Он махнул ей рукой, пробурчал что‑то невразумительное и
прошел в следующую дверь, которая вела в сам его кабинет.
Кабинет был маленький и неуютный, видно было, что хозяин
посещал его редко.
Никита пододвинул мне стул, сам уселся за стол, потом
подскочил и спросил:
– Тебе, может быть, кофе?
– Нет‑нет, – замахала я руками, подумав, что
его секретарше снова придется оторваться от вязания, а также о том, какую бурду
может сварить эта грымза. Судя по обстановке в кабинете, она совершенно не
следит за своим начальником Никитой. Вон, пыль на подоконнике, и вода в графине
аж позеленела. Да и занавески некрасиво провисли, и никому нет до этого дела.
Нет, из рук этой женщины я не хочу принимать ничего, даже кофе.
