Когда я зашнуровывала ботинки, мамуля возникла на пороге:
– Ты куда это?
– Сигареты кончились! – крикнула я уже с лестницы.
Когда парень из мастерской увидел меня в скромненькой
курточке и неизменных джинсах, видно, у него появились кое‑какие
сомнения.
– Слушай, у нас не будет неприятностей? – спросил
он, принимая ключи.
– Если и будут, то только у меня, – успокоила я
его, – давайте, ребятки, скорее…
Сорок минут я слонялась по улицам и ужасно замерзла. Но
ключи Федя сделал отлично. Дома за дверью мамулиной комнаты по‑прежнему
пел Паваротти. Этак любого мужика можно отвадить, о чем она только думает!
Я положила ключи в карман пальто перекормленного бельканто
Петра Ильича и облегченно вздохнула.
К счастью, сломанную дверь, деньги на ремонт которой в
прошлый раз собирали общественницы, починить пока что не успели, и в подъезд
можно было войти, не зная кода. Навстречу мне тоже никто не попался. .
Надо сказать, что я ужасно нервничала: как‑никак
первый раз в жизни собиралась проникнуть в чужую квартиру. От волнения дрожали
руки, и ключ долго не мог попасть в замочную скважину. В моем воображении
рисовались картины того, как бдительные соседи хватают меня за руку и волокут в
милицию, как воровку…
Но ключ наконец попал в скважину – да здравствует умелец
Федя! – замок открылся, я вошла в квартиру и торопливо захлопнула дверь за
собой. В квартире было тихо и слегка пахло пылью и затхлостью. Я несколько
секунд постояла в прихожей, унимая сердцебиение, и отправилась на разведку.
Кухня пока не привлекла моего внимания, как и небольшая
полутемная спальня. Вторая комната была, судя по всему, кабинетом. Здесь стояли
большой письменный стол с многочисленными ящиками и второй стол поменьше, на
котором расположился компьютер с периферийными устройствами.
Я начала с самого простого: стала один за другим выдвигать
ящики письменного стола.
В верхнем ящике лежала большая пластиковая папка с
этикеткой: «Новоапраксинский химический комбинат».
Осторожно открыв папку, я увидела кипу недоступных моему
пониманию бумаг, содержавших, судя по всему, абсолютно полную информацию об
этом самом комбинате: ассортимент продукции, объем выпуска этой продукции за
последние годы, объем реализации, списки поставщиков, снабжающих комбинат
сырьем и комплектующими изделиями, порядок расчетов с этими поставщиками,
бюджет…
Наверное, если бы на моем месте был какой‑нибудь
экономист или хотя бы опытный бухгалтер, эти документы рассказали бы ему все о
химическом комбинате, но я смогла только сделать единственный вывод: этот
комбинат почему‑то весьма интересует Петра Ильича.
А кстати, ехать в Новоапраксино надо с Московского вокзала,
так что Петр Ильич, скорее всего, именно туда и ездил в июне.
Перелистывая документы в папке, я несколько раз натыкалась
на знакомую фамилию – Козодоев. Был у меня один знакомый – Никита Козодоев, мы
учились с ним в одной школе и даже… Но, разумеется, это не он, мало ли на свете
Козодоевых.
Закрыв папку и постаравшись придать ей первозданный вид, я
задвинула верхний ящик стола и выдвинула второй.
Здесь меня ждал сюрприз. В этом ящике аккуратно, в
хронологическом порядке были сложены все мои статьи за время работы в «Невском
вестнике». Статьи – это громко сказано, статей как таковых у меня было раз, два
и обчелся, да и те – легкая дамская болтовня вроде «Женщины и цветов», но здесь
были собраны даже самые маленькие публикации, заметки в десяток строк. Я
просмотрела это скупое досье, и мне стало грустно.
Без малого три года моей журналистской работы оставили после
себя тоненькую стопочку второсортных заметок на никому не интересные темы… Нет,
в чем‑то Петр Ильич был прав: так жить нельзя, если я хочу оставить в
журналистике хоть какой‑то след!
Но что значит само это досье? Почему Петр Ильич собирал все
мои статьи? Неужели только для того, чтобы убедиться, насколько плохо обстоят
мои дела, и прийти к выводу, что мне необходимо помочь сделать журналистскую
карьеру? Бред какой‑то!
Однако меня все больше и больше начинал интересовать этот
человек.
Статьи были собраны за все время моей работы в газете, что
доказывало факт пребывания Петра Ильича в нашем городе на протяжении долгого
времени. Впрочем, я это и так уже знала – само наличие квартиры вполне
подтверждало этот факт.
Сложив свои заметки в прежнем порядке, я задвинула второй
ящик и приступила к третьему.
Как говорила Алиса, все страньше и страньше. В этом ящике
были сложены фотографии моей мамули. Но это были не милые снимки из семейного
альбома и не фотопортреты девять на двенадцать с трогательной подписью
«Дорогому Пете от Ляли», это были не те фотографии, которые можно было ожидать
найти в столе у влюбленного старичка, – здесь были снимки, профессионально
сделанные с большого расстояния при помощи телеобъектива. Уж в таких‑то
вещах я разбираюсь, в газете у нас работают отличные фотографы, тот же Витька
Колобков, например, и мне не раз случалось выезжать с ними на место событий, и
вообще, работая в газете, с профессиональной фотографией сталкиваешься часто.
Так вот, это было вполне профессиональное фотонаблюдение:
мамуля выходит из подъезда, мамуля разговаривает с соседкой, мамуля делает
покупки в магазине, мамуля проводит занятия у себя на Ленфильме, мамуля
останавливает такси на улице…
Просмотрев толстую пачку фотографий, я как бы увидела маму с
новой точки зрения. Снимки были сделаны совершенно бесстрастным человеком. Я
была уверена, что снимал не Петр Ильич, потому что как бы он не относился к
моей матери, он не мог снимать так равнодушно. Приходилось признать: эта
подборка снимков давала о ней очень хорошее представление. Я как бы заново
познакомилась с собственной матерью, потому что смотрела на нее сейчас не как
дочь, а как посторонний наблюдательный человек.
Кто поручил неизвестному фотографу‑профессионалу снимать
мою мать? Кто поручил следить за ней?
Именно так можно было объяснить эти подробно‑равнодушные
снимки – слежкой. Судя по одежде, все фотографии были сделаны минувшим летом. И
заказал их, несомненно, сам Петр Ильич.
Что же это значит? Мои статьи, мамины фотографии… Петр Ильич
очень тщательно готовился, но к чему и зачем? Он захотел проникнуть в наш дом и
утвердиться в нем прочно и надолго. Надо признать, он в этом преуспел, но каков
будет его следующий шаг?
Под стопкой снимков, запечатлевших мамулю, валялась еще одна
фотография. На ней я с изумлением узнала ту самую рыжеволосую Светлану, которая
представилась мне в свое время любовницей покойного Ахтырского и вручила те
документы, с помощью которых мы с Главным и запустили первую «бомбу». Светлана
сидела вполоборота за столиком кафе напротив представительного вальяжного
мужчины с аккуратно зачесанными назад темными волосами. Они явно о чем‑то
оживленно беседовали. Внизу на снимке я прочитала дату и время.
