И я точно знаю, что мамуля ему поверит безоговорочно, а мне
устроит развеселую жизнь. А ссориться с мамулей сейчас я не в состоянии – нервы
натянуты до предела из‑за беспокойства за Мишку.
Воровато оглянувшись, я спрятала билетик в карман халата,
решив придержать доказательство двуличности Петра Ильича до более подходящего
случая.
За завтраком мамуля выглядела озабоченной.
– Петр Ильич нездоров, – сообщила она таким тоном,
каким, наверное, придворные сообщали о недугах высочайших особ, –
постарайся не шуметь, у него очень болит голова.
Я пожала плечами: шуметь я и вовсе не собиралась, а
собиралась уйти из дома через полчаса после мамули.
Мамуля ушла, Петр Ильич из своей комнаты так и не выходил и
не подавал никаких признаков жизни, а я спохватилась, что забыла поговорить с
мамулей о тряпках. Дело в том, что вчера вечером Кап Капыч дал мне дельный
совет.
– Александра, – сказал он, отведя меня в
сторонку, – тебе нужно сменить имидж.
– Чего‑чего? – возмутилась я сходу. –
Мишка в больнице в тяжелом состоянии, а ты предлагаешь мне думать о тряпках?
– И о косметике, – очень серьезно подтвердил Кап
Капыч. – Ты пойми, девочка, – продолжал он помягче, – это очень
серьезно. Ведь вы с Михаилом работали над этим делом вместе, стало быть, тебя
тоже могли срисовать…
– Кто? – задала я глупейший вопрос.
– Злоумышленники, – терпеливо объяснил
Петя, – те, кто устроили аварию Мишке.
– Если они хотели заткнуть мне рот, то уже
опоздали, – завелась я, – потому что «бомба» уже напечатана!
Но, как видно, не зря Кап Капыч столько времени давал советы
женщинам на своей дамской страничке. Ночью я обдумала его предложение и пришла
к выводу, что он прав: мне надо изменить внешность. Допустим, меня тоже захотят
убить. И будут ждать, когда из парадной выйдет незаметная тихоня в джинсах и
простенькой курточке. А вместо этого наденем что‑нибудь экстравагантное и
спокойно пойдем, как человек, которому некого бояться и нечего скрывать.
Но мамуля заморочила мне голову своим сердечным другом, так
что я забыла спросить разрешения воспользоваться ее гардеробчиком. Ну забыла и
ладно – возьмем без разрешения…
Я долго рылась по шкафам и наконец остановила свой выбор на
коротеньком пальтеце из искусственного меха цвета жирафа и высоких черных
сапогах. Накрасилась поярче, голову повязала черным шелковым платком – честное
слово, родная мать узнала бы меня с трудом!
Затянув пальтишко поясом потуже – с талией у мамули было все
в полном порядке, – я хотела постучать к Петру Ильичу и спросить, не нужно
ли чего‑нибудь, но вспомнила мамулину просьбу не шуметь, еще раз пожала
плечами и вышла из квартиры.
Леопольдовна в кухне смотрела сериал и не вышла меня
проводить.
Не успела я далеко отойти от нашего подъезда, как
подвернулся каблук на мамулином шикарном сапоге. Очевидно, таким образом он
выражал свое возмущение сменой хозяйки. Чертыхнувшись, я пропрыгала на одной
ноге в сторону от дорожки, прислонилась к стене и сняла сапог, чтобы
разобраться в масштабах трагедии. Каблук, в общем‑то, держался, только
ходить нужно было осторожнее. Я усмехнулась: мамуля‑то умеет заставить
вещи служить ей с радостью, чего не скажешь обо мне. Но… в жизни всегда есть
место подвигу! Я решила, что укрощу проклятые сапоги, чего бы мне это не
стоило.
Вдруг снова хлопнула дверь нашей парадной. Я оглянулась и
увидела, что из нее вышел Петр Ильич собственной персоной. Вид он имел
совершенно здоровый, бодрый и энергичный, только воровато оглядывался. Так‑так,
стало быть, опять врет. Никакая голова у него не болит, вон, как припустил.
Меня удачно скрыл густой куст барбариса (осенью я ничего не
имею против этого куста, он ведь не цветет), и престарелый конспиратор меня не
заметил. Он решительно направился к остановке троллейбуса, и я, забыв о
капризном каблуке, захромала следом: его поведение вконец меня заинтриговало,
да еще и найденный утром билет усугублял таинственность происходящего.
Маскируясь за прохожими и кустами, я подобралась к остановке
как раз вовремя: Петр Ильич не по годам ловко впрыгнул в троллейбус с передней
площадки. Я юркнула в заднюю дверь, постаравшись смешаться с толпой и не
попасться ему на глаза, и в то же время следя за выходами, чтобы не упустить
свой «объект».
Никогда не думала, что наружное наблюдение – это такая
тяжелая работа.
Я вертелась в толпе как уж на сковородке, стараясь не
покидать свой наблюдательный пункт, и окружающим такое поведение явно
действовало на нервы. Кроме того, женщин раздражало мамулино пальто из
искусственного меха цвета жирафа. Какая‑то тетка нарочно наступила мне на
ногу. Я оглянулась и посмотрела в ее поросячьи глазки. Тетка их не отвела, но и
заорать что‑то хамское все же не решилась. Ужасно хотелось наступить ей в
ответ, но я боялась скандала. Было очень важно не упустить Петра Ильича,
поэтому я проглотила все слова, которые хотела сказать свинской тетке, и
отвернулась. Петр Ильич, присевший было на переднее сиденье, вскочил через две
остановки, чтобы уступить место старухе в доисторической шляпке с вуалью.
Старуха поблагодарила его скрипучим голосом, а когда села, все увидели, что на
шляпке у нее кроме вуали располагается искусственная птичка с чуть тронутыми
молью перышками.
Я забеспокоилась, не надумал ли мой «объект» выходить, и
стала проталкиваться ближе к двери, что вызвало новую бурю негодования со
стороны пассажиров. Краснорожий мужик, пахнущий застарелым перегаром, облапил
меня мимоходом, инвалид, у которого, на первый взгляд, наличествовали все части
тела, двинул палкой под коленку. Черт занес этого Петра Ильича в троллейбус!
Сама я из общественного транспорта терплю только метро, а из наземных способов
передвижения предпочитаю маршрутку.
К счастью, ехать пришлось не слишком долго, не больше
двадцати минут, и наконец «объект» выбрался на тротуар.
Активно работая локтями, я выскользнула следом. Самым
сложным при этом было остаться незамеченной. Хоть я и изменила внешний вид,
глаз у Петра Ильича, несомненно, был наметан, так что следовало соблюдать
осторожность. Я нырнула за плечистого пятидесятилетнего дядьку, который посмотрел
на меня как на сумасшедшую. Я была, в общем‑то, почти согласна с
незнакомым прохожим. Что делаю я, нормальная взрослая женщина, на этой улице?
Преследую мамулиного гостя. Кому и что я хочу доказать? Что я могу сейчас
увидеть и узнать? Вряд ли с утра пораньше он направился на свидание с дамой,
скорее всего, какие‑нибудь дела… Да, но зачем он наврал мамуле, что
никуда сегодня не пойдет? Наверное, она тащила его куда‑то, а у него
дела… Но все равно, это не повод для того, чтобы следить за ним. Вместо того,
чтобы заниматься таким малопочтенным делом, мне следовало поговорить по душам с
мамулей, расспросить ее хорошенько, кто же такой этот таинственный Петр Ильич,
зачем он приехал и долго ли намерен ошиваться у нас в квартире. Но, странное
дело, после его приезда мне ни разу не представилось удобного случая. Либо они
были вместе, и мамуля суетилась вокруг своего Петеньки, стремясь обеспечить ему
максимальный комфорт, либо их не было, и я использовала это время для того,
чтобы поработать. Надо сказать, что в последнее время я сама избегала каких‑либо
разговоров. Я была зла на себя за то, что пошла на поводу у них с мамулей и
позволила уговорить себя ввязаться в историю с «Домовенком». Если бы я сказала
тогда твердое «нет»… Хотя нужно знать мою мамулю, она бы не отстала. Но все‑таки,
если бы я нашла в себе силы отказаться, Мишка Котенкин не лежал бы сейчас в
палате реанимации, опутанный проводами, Мишкина жизнь на моей совести, и если
она прервется, я никогда себе этого не прощу…
