Он на мгновение прикрыл глаза. Она думала только об этом ребенке. Даже его голос, голос ее любовника, был для пес лишь голосом кого-то, кто мог найти ее ребенка.
— Нет, Джемма, ничего.
— Ты ведь впервые позвонил мне, — тихо сказала она.
— Прошлая ночь тоже была впервые.
Джемма ничего не сказала. Тишина для Вердена никогда не тянулась так долго, целую вечность, за время которой двадцать машин успели проехать мимо телефонной будки, за время которой красный свет светофора сменился зеленым и снова стал красным, за время которой десяток людей вошли в «Оливу и голубку», и дверь за ними все крутилась и крутилась, пока не замерла. Наконец она произнесла:
— Приди ко мне сейчас, Майк. Ты мне так нужен.
Но сначала он должен был поговорить с другой женщиной.
— Я занят служебными делами, Грейс, — сказал Берден слишком официально, слишком бесстрастно, что, может быть, заставило бы Уэксфорда смеяться до упаду. — Это может быть очень надолго.
Они умели держать многозначительные паузы, его женщины. Грейс прервала свое молчание по-сестрински резко:
— Не лги мне, Майк. Я только что звонила в участок, и мне сказали, что у тебя свободный вечер.
— Ты не должна была делать этого, — возмутился Берден. — Даже Джин никогда этого не делала, хотя имела право, она была моей женой.
— Извини, но дети спрашивали, и я подумала… Между прочим, мне надо с тобой кое-что обсудить.
— А до завтра это никак не терпит? — Берден подумал, что знает, о чем будут все эти разговоры Грейс. Конечно, разговоры о детях, а точнее, об их психологических проблемах или о том, что Грейс считала таковыми: наверное, Пат зациклилась на своих бабочках, а Джону никак не дается математика. Как будто не у всех детей были трудности, которые просто неизбежны, пока они растут, и с которыми без всякого ежедневного анализа прекрасно справлялся в свое время он сам, как, безусловно, и Грейс в свое время. — Я постараюсь быть дома завтра вечером, — неуверенно сказал он.
— Да ты всегда так говоришь! — возмутилась Грейс.
Угрызения совести мучили его минут пять. Но эти муки прекратились задолго до того, как он въехал на окраину Стоуэртоиа. Он перестал удивляться тому, что не слишком остро чувствовал свою вину, тому, что упреки Грейс лишь на мгновение задели его. Ее слова — во всяком случае, те, что он мог вспомнить, — стали чем-то вроде бесполезных автоматических наставлений школьного учителя много лет назад. Грейс была для него уже давно не чем иным, как помехой, раздражающим фактором, который — вместе с работой и другими бесполезными, только отнимающими время вещами — отрывал его от Джеммы.
Сегодня она сама открыла ему дверь. Он приготовился к тому, что Джемма заговорит о своем ребенке, и своих волнениях, и своем одиночестве, И уже был готов ответить теплом и нежностью. Но она ничего не сказала. Берден неуверенно поцеловал ее, не способный уловить ее настроение по этим огромным пустым глазам.
Джемма взяла его руки и обвила ими свою обнажившуюся, когда задралась ее блузка, талию. Ее кожа была горячей, сухой и трепещущей под его собственными дрожащими руками. И тут он понял, что ей действительно необходимо видеть его, о чем она сказала по телефону. Но совсем не для того, чтобы услышать слова утешения, а потому же, почему было необходимо видеть ее и ему.
Если мистер Кэсобон еще мог вызывать некоторые сентиментальные чувства, подумал Уэксфорд, то преувеличенную заботливость Мартышки невозможно было наблюдать без отвращения. Однако старик — его настоящее имя надо будет разыскать в файлах — являлся таким очевидным негодяем и тунеядцем, который пользовался преимуществами своего возраста и, возможно притворной, немощи, что Уэксфорд только язвительно хмыкнул себе под нос, наблюдая за тем, как Мартышка усаживает его в одно из кресел Руби Бранч и пристраивает ему подушку под голову. Без сомнения, и самому объекту такого внимания, Как и инспектору, было ясно, что Мартышка просто обхаживал курицу, которая могла снести золотое яйцо. Возможно, мистер Кэсобон уже заключил некоторое финансовое соглашение со своим партнером-импресарио и знал, что вся эта суета с подушками не имела никакого отношения к уважению его старости или же привязанности к нему. Мурлыкая от удовольствия, как старый кот, оп позволил Мартышке палить ему тройную порцию виски, но, когда появился графин с содовой, мурлыканье стало громче на полтона и шишковатая багровая рука прикрыла стакан.
Мартышка задернул занавески и поставил настольную лампу на конец каминной доски, так, чтобы ее свет падал на неряшливую фигуру мистера Кэсобона и Уэксфорд мог вкусить весь драматический эффект. Создавалось примерно такое впечатление, что протеже Мартышки был одним из тех драматических актеров, которые любят появляться соло на лондонской сцене и часа два или больше развлекать публику монологами и чтением отрывков из произведений каких-нибудь великих романистов или мемуаристов. А беспрестанные кивки и мурлыканье мистера Кэсобона еще больше усиливали это впечатление. Казалось, что спектакль начнется в любой момент, остроты сорвутся с этих темно-красных губ или мурлыканье сменится монологом из спектакля «Наш общий друг». Но поскольку Уэксфорд знал, что все это фокусы ловкого мошенника Мартышки, он резко сказал:
— Может быть, приступим?
Мистер Кэсобон прервал молчание впервые о того момента, как они двинулись к Руби.
— Пусть Мартышка говорит, — сказал он. — У него язык лучше подвешен.
Мартышка, польщенный, улыбнулся и закурил сигарету.
— Мы с мистером Кэсобоном, — начал он, — познакомились в северных краях около года назад. — В Уолтонской тюрьме, мысленно продолжил Уэксфорд. — Так что когда мистер Кэсобон просматривал однажды свою утреннюю газету и прочел о мистере Суоне, о том, что он живет в Киигсмаркхеме и все такое, то он, естественно, подумал обо мне.
— Ну да, да, попятно. Говоря попросту, он увидел шанс сорвать куш и подумал, что ты мог бы ему в этом помочь. Один бог знает, почему он не пришел прямо к нам, вместо того чтобы связываться с такой акулой, как ты. Наверное, помог твой дар болтать. — Тут Уэксфорду неожиданно пришла в голову одна мысль. — Зная тебя, я удивляюсь, что ты не попытался сначала шантажировать Суона.
— Если вы собираетесь меня оскорблять, — сказал Мартышка, возмущенно выпуская дым, — мы можем закончить и пойти вместе с моим другом к мистеру Грисуолду. Я делаю это в порядке одолжения вам, хочу помочь вам в продвижении по службе.
Мистер Кэсобон дальновидно кивнул и издал звук, напоминающий жужжание, с которым трупная муха кружится над куском мяса. Но Мартышка был серьезно выведен из себя. Временно забыв об уважении к старости, он рявкнул тоном, который обычно приберегал для менее уважаемой публики:
— Перестань жужжать, слышишь? Ты как дряхлый старикашка. Вот видите, — сказал оп, обращаясь к Уэксфорду, — почему этот глупый старик не может без меня обойтись, без моей поддержки.
— Продолжай, Мартышка. Я не буду больше перебивать.
