С этими мыслями он вошел в подъезд дома Светланы. Сердце было не на месте, оно предчувствовало недоброе. Если приходили в его жизнь неприятности, то всей толпой, чтобы мало не показалось. И всегда они случались неожиданно, как в этот раз – все хорошо, зарплату повысили, через месяц предстоял отпуск в Китае, и на тебе – арест. Если бы месяц назад кто-нибудь сказал ему, что его арестуют, Пеганов счел бы это ересью – настолько абсурдной представлялась ему такая перспектива. Он, вальяжный, уверенный в себе мужчина нарасхват, слишком неплохо устроенный для того, чтобы нарушать закон. На совершение серьезного преступления его могли вынудить не просто сложные обстоятельства, а критические, причем критические лично для него самого.
– А я тебе звонил, – грустно произнес Николай, не увидев радости на лице Светы. Когда она услышала звук открывающейся двери, вышла в прихожую, но приближаться не стала.
– Я тебе тоже звонила, когда приходили обыскивать мой дом. Почему я в своем доме должна терпеть нашествие сотрудников милиции?!
– Полиции, – поправил Николай.
– Что? Да какая разница! Перевернули мне тут все вверх дном, протоколами своими задолбали, теперь еще и повестку прислали, идти придется. Больше мне делать нечего, только по милициям ходить!
– Ну что ты злишься? Все будет хорошо, меня отпустили…
– У меня с утра столько дел было запланировано, думала, приму ванну, потом займусь делами, только свечи ароматизированные зажгла, воду налила, а тут эти пришли. Хамлюги трамвайные, особенно этот… как его… капитан Зозуля. Все настроение мне испортили, ничего делать потом не захотелось, – сказала Света мягче. – Тебе бы так, – искусственно всхлипнула она на манер маленькой девочки и уткнулась носом в Николая.
Он прижал ее к себе, гладя ладонью по голове. Ему нравилось видеть ее беззащитной, пусть даже беззащитность была наигранной, она все равно позволяла чувствовать себя сильным.
– Прости меня, лапусик. Я не хотел, чтобы у моей девочки были неприятности. Но мне ведь тоже досталось, пришлось еще хуже, чем тебе. Меня отпустили лишь до суда.
– До какого суда? – отстранилась Света. Она уставилась на любовника удивленными глазами.
– Меня будут судить за кражу, а может, еще и за убийство. Яблоко Лакришевых нашли у меня, и это факт – тут ничего не попишешь.
– Зачем ты его украл, зачем ты старуху убил?!
– Я не виноват, Света.
– А кто виноват, я, что ли? Я сама видела, как тут, в моей квартире, нашли это гребаное яблоко!
– Ну не знаю я, как оно здесь оказалось! Не знаю!!! Мне и так плохо, а ты еще начинаешь. Я думал, приду домой, поживу неделю как человек, так ведь нет – нарвался на скандал.
– А тебя здесь никто не держит. Выкатывайся! Иди к своей лошади.
– И пойду! – не выдержал он.
– Иди, иди. Чемодан помочь собрать?
– Сам справлюсь, – буркнул он, соображая, что взять. – И не лошадь она!
– Угу, не лошадь. Забыл, как сам говорил про жену: я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик?
Николай ничего не ответил. Как бы это ни было противно, а Светлана на этот раз оказалась права – поначалу чего только он не говорил любовнице о Томиле, какой только грязью ее не поливал.
Выйдя во двор с объемной сумкой на колесиках, которую они когда-то покупали с Томой для свадебного путешествия, Николай задумался, куда ему пойти. К матери? Нет, туда нельзя. У них с отчимом однокомнатная квартира. Мать его, конечно, примет, но самому туда идти не хотелось, особенно не хотелось выглядеть неудачником в глазах отчима, сидеть с ним на одной кухне и видеть надменное выражение его обрюзглой физиономии. Пеганов достал мобильник. Листая контакты, он опять остановился на записи «Тома» и подумал, что как было бы хорошо вернуть все назад, вычеркнуть эти три проклятых года, которые они прожили врозь.
Набрать ее номер он не осмелился. Что он ей скажет? Я стою на улице с сумкой, пусти меня переночевать? А еще лучше: меня выпустили из тюрьмы, но скоро я снова туда вернусь, потому что меня будут судить за то, что я вас обокрал и убил вашу бабушку. Нет, Томиле звонить нельзя. Тогда кому? Николай по второму кругу перелистывал длиннющий список контактов, с тоской констатируя, что обратиться за помощью не к кому.
Проснувшись ближе к полудню, Пеганов не сразу понял, где он находится и как здесь оказался. Продавленный пыльный диван, застеленный серым бельем, пожелтевшие от старости обои, минимум мебели, место которой на свалке. Больная с похмелья голова соображала туго, но в конце концов сознание начало проясняться.
Накануне, оставшись на улице с дорожной сумкой, Николай отправился на Московский вокзал, где какая-та колхозного вида тетка сдала ему эту халупу. В квартире не было ни телевизора, ни холодильника, издавая непрекращающийся шум, тек сливной бочок, а пол был настолько грязным, что его было легче поменять, чем отмыть. Но и такое жилье было лучше, чем тюремная камера, которую Николай недавно покинул. Он с отвращением смотрел на обстановку квартиры, особенно на диван, на котором только что спал. На таком диване не то что спать, к нему было неприятно прикасаться – при легком ударе по матрасу в нос било густое облако пыли. И это его жизнь?! Разве для этого он учился и делал карьеру? Разве это то, что он заслужил?
Николай вырос в небогатой семье, с ранних лет знал, что такое стесненные условия, поэтому, повзрослев, стал упорно стремиться к комфорту. В будущем он себя видел благополучным, хотел иметь загородный дом, хорошую машину, жену – непременно красивую, которой можно гордиться. Его жизненный план уже нарушали обстоятельства, вероломно пытавшиеся внести свои коррективы в нарисованную им безупречную картину будущей жизни. Но Николай был сильнее всяких обстоятельств, поэтому запросто их поборол. Например, жена. После родов ее разнесло, она перестала следить за собой, из соблазнительной женщины превратилась в домработницу. Такая жена не вписывалась в картину мечты, и он без сожаления нашел ей замену. Свежие отношения с новой пассией вскружили голову, жизнь стала ярче и лучше, а потом… потом все вернулось на круги своя: опять обыденность, несовершенство и скука. Только ко всему прочему в душе появился осадок, который кляксой лег на полотно жизни.
Думать – вот что ему оставалось в сложившейся ситуации. Напрячь память и вспомнить до мельчайших подробностей злополучные новогодние выходные.
Новый год они со Светланой встретили дома. Вечером сели за стол, Света надела выходное платье и туфли, Николай нехотя переодел футболку, сменил удобные треники на джинсы, в ботинки переобуваться не стал, остался в тапках. За окном грохотали петарды, Николай и Светлана ели молча, по очереди переключая телевизионные каналы и печатая эсэмэски друзьям – каждый своим. Послушали речь президента, подняли бокалы, слазили в Интернет – и спать. Весь следующий день смотрели телевизор, вечером, чтобы размяться, сходили в магазин. Второго числа решили поехать на дачу. Бывать в Разметелеве Николай не любил, особенно зимой, ибо делать там было нечего, но съездить туда было хоть каким-то занятием. Приехали. Натопили, распаковали продукты, включили телевизор. Снова еда, телевизор, валяние на кровати. Сибаритствовать надоело, уже хотелось выйти на работу и в Интернет. Или хотя бы в Интернет, который на даче отсутствовал. Листая старые газеты, кое-как промаялись до вечера. На следующий день Николай без удовольствия прокатился на беговых лыжах, как первопроходец прокладывая лыжню. Во всем Разметелеве он был единственным лыжником и вообще единственным, кто вышел на прогулку – судя по свету в окнах и дымку из труб, а также по автомобилям во дворах, народу в поселок приехало немного, но и те, что приехали, сидели по домам – праздновали. Ему встретился только один человек. Он шел по проселочной дороге в сторону шоссе. Нахохлившийся от холода, как воробей, мужчина прятал подбородок в воротник кожаной куртки. Прохожий оделся явно не по сезону. Поравнявшись с ним, Николай заглянул мужчине в лицо, чтобы понять, знакомы они или нет. Он в Разметелеве бывал нечасто и в основном летом. Так что если они раньше здесь виделись, то нужно поздороваться. На всякий случай Пеганов произнес:
