– У вас есть дети?
– Есть, но это к делу отношения не имеет.
– Если есть, тогда вы должны знать, что дети озорничают. Мой мальчик любит играть в следопыта. Денис у меня всю серию книг про юных следопытов прочитал. Он очень впечатлительный – начитается, а потом представляет себя то сыщиком, то тем, кого сыщики ловят.
– У меня дочь. Ей два года, она кубики складывает.
– Мой тоже складывал, – оживилась Томила, обрадовавшись смене темы. О детях она могла говорить бесконечно. – А еще в два года Дениска любил…
– Это все очень интересно, – прервал ее следователь, – только давайте вернемся к делу. Положение у вас, Томила Игоревна, безрадостное. Так что мы с вами пока расстаемся. Но ненадолго. И я вам очень рекомендую хорошо подумать и начать говорить правду.
Таврическая губерния. 1818 г.
Погода начала капризничать с вечера. Серые тучи низко повисли над горами, закрывая их вершины, порывистый ветер пригибал к земле деревья, дождь, словно сочувствуя Елисею, холодными слезами пролился на полуостров. Утро и вовсе выдалось слякотным и мрачным. В Крыму даже поздней осенью погоды обычно стоят ясными, с прогретыми южным солнцем днями.
В полдень граф Смолин Елисей Петрович должен был обвенчаться с графиней Ветлугиной Анастасией Ивановной, богатой, но, увы, отнюдь не привлекательной барышней. Как же ему не хотелось идти под венец! Он бы отдал многое за то, чтобы отсрочить женитьбу, а еще лучше – и вовсе ее отменить.
За время отсутствия молодого графа, пока он жил у Алкмены в избушке, все поместье переполошилось. Графа стали искать только спустя третьи сутки: охота – она и есть охота. Кабана можно долго в одиночку преследовать. Поначалу решили, что Елисей вышел на секача и, охваченный азартом, идет по его следу. Затем забеспокоились и организовали поиски. Только особо далеко поисковики продвинуться не смогли – вокруг топи, того и гляди засосет. Мужики глубоко в лес заходить боялись. «Что хочешь, барин, делай. Хочешь, палками бей, но дальше не пойдем. Ведьма к себе заберет, а от нее в здравом рассудке не вертаться. Видать, наш Елисей Петрович к ведьме попал».
Когда Елисей появился в поместье, крестьяне смотрели на него настороженно. Кланялись, а сами украдкой крестились, будто бы он с того света явился. Вернувшись в дом, молодой граф с особым удовольствием прошелся по комнатам, вдыхая родные запахи.
– Вернулись, Елисей Петрович. Радость-то какая! – улыбнулась во весь свой щербатый рот горничная Клава. Она, как и вся прислуга, уже похоронила молодого барина, а он на тебе – явился живехонький. – Банька уже готова, Тихон, как чувствовал, с утра натопил. А вот ваша одежка, – протянула она графу чистые вещи.
– Хорошо, Клавдия. Ступай.
Горничная вышла из комнаты и уже в дверях, не удержавшись, спросила:
– А что, барин, правду говорят, что вас у себя лесная ведьма держала?
– Ты что несешь, полоумная?
– Так это все говорят. А какая она, ведьма ента? Дюже страшная?
– Нет, Клава, она прекрасна, как майская роза. Иди и не болтай почем зря.
Клавдия, дородная круглощекая женщина с толстой русой косой, годящаяся Елисею если не в матери, то уж точно – в старшие сестры, выглядела ягодкой и среди прислуги слыла красавицей. Она это знала и болезненно реагировала на появление соперниц среди ровни. Поэтому ей было важно знать, что ведьма некрасива.
Как же, роза. Чертополох и тот краше. Тимошка ее сам видел, а он брехать не станет, – пришла к выводу Клава.
После баньки да сытного ужина Елисей с наслаждением откинулся на спинку любимого кресла в кабинете перед камином.
– Одна книжка всего, – с усмешкой вспомнил он библиотеку Алкмены, – какая-то колдовская белиберда на тарабарском языке. – В доме Смолиных книг было полсотни – их еще дед Елисея начал собирать. Особенно любил он Байрона, а матушка питала слабость к комедийным пьесам.
Елисей взял с полки книгу и открыл наугад, чтобы погадать на судьбу. Так они в отрочестве развлекались с кузиной. Она страсть как любила всякую ворожбу. Елисей предсказаниям не верил, но компанию поддержал.
‘Tis done! – I saw it in my dreams;
No more with Hope the future beams;
My days of happiness are few:
Chill’d by misfortune’s wintry blast,
My dawn of life is overcast;
Love, Hope, and Joy, alike adieu!
Would I could add Remembrance too!
[1]
– Чушь! – беспечно отмахнулся он от предсказания.
Ему тогда минул четырнадцатый год, и конечно же, он не желал думать ни о каком конце. Жизнь представлялась полной достатка и доблести, а будущее светлым и счастливым.
‘Tis done! – I saw it in my dreams;
No more with Hope the future beams;
Граф вздрогнул. Что за чертовщина?! Те же самые слова. Теперь они заставили его встревожиться. Тело покрылось противным липким потом, в руках возникла дрожь и даже колено затряслось.
– Фу, ты, сатана! Клава! – позвал Елисей. – Подай водки!
– Сию секундочку, барин, – отозвалась Клавдия.
– И закуску неси! – крикнул он вдогонку.
– Извольте, барин. Холодненькая, из погреба.
– Наливай полную и ступай.
После стопки немного отпустило, дрожь в руках прошла, сменившись приятной теплотой. Чтобы закрепить результат, граф налил еще. Потом еще… Елисей сам не заметил, как опустошил весь графин. Он полулежал в кресле, провалившись в пьяный сон. Таким его и застал отец – спящим, с глупой улыбкой на лице. Петр Васильевич был весьма расстроен, что его сын напился, как сапожник, и это незадолго до собственной свадьбы!
Потоптавшись на месте, Петр Васильевич махнул рукой и вышел из кабинета.
– Клавдия! – позвал он ждущую под дверью горничную.
– Что изволите, барин?
– Елисею Петровичу больше водки не наливай. Раз пить не умеет.
Следующее утро Елисей встретил с мигренью и затекшей за ночь спиной.
– Клавка! Неси квас! – велел он.
– Слушаюсь, барин, – материализовалась Клавдия с кувшином кваса. – Извольте, Елисей Петрович. – Вчерась Петр Васильич приходили. Очень сердились, заставши вас в непотребном виде.
– Окстись, дуреха! Как ты о своем барине отзываешься, какой такой у меня может быть непотребный вид?
– Виновата, Елисей Петрович. Только Петр Васильич очень гневались. Ох уж и влетит вам по первое число!
