Уйти! Куда угодно, только подальше отсюда, где завтра будут над ней смеяться и показывать пальцами. Вот только куда сейчас идти? На станцию и ждать там первую электричку? Еще бы вспомнить, в какой стороне железная дорога. Девушка поежилась от холодка, скрестив руки на груди. А в доме все-таки тепло, мелькнула у нее мысль. Нет уж, больше туда ни ногой! Она решительно открыла калитку и ушла, куда несли ноги.
После случившегося на даче Тане хотелось исчезнуть, спрятаться от людей в каком-нибудь подземелье. Дома родители постоянно выясняли отношения, и им было не до дочери. Слава, конечно же, рассказал своей подружке Кате, как Таня напилась до беспамятства, танцевала на столе, а затем пошла по рукам. На краски он не скупился, чего не знал, добавил от себя, так что получилась потрясающая по своей скандальности история, которую Катя потом взахлеб пересказала всем, кому смогла. После такой широкой огласки только ленивый на Таню не показывал пальцем. Даже ее верная свита стала относиться к ней иначе, на смену былому обожанию пришла едва заметная, но так хорошо ощущаемая ею снисходительность. В компании ей и слова не сказали, все старательно делали вид, что ничего не произошло, но выходило это ненатурально. Впервые ей стала не мила компания, и захотелось от нее уйти. Девушка из веселой всеобщей любимицы превратилась в мрачную тучу. Ей больше не хотелось смеяться, озорничать и радоваться жизни. Вечерняя школа, в которую Таня перешла в сентябре, конечно, далеко не лучшее место для учебы, но если сплетни и насмешки долетали и туда, то страшно представить ситуацию, в которой она оказалась бы, войди в свой класс.
В качестве укрытия послужила квартира деда. Его старый дом, с мрачным двором-колодцем, напоминал склеп. Шторы можно было не раздвигать – все равно в окна на их втором этаже солнце не заглядывало.
Дед вопросов не задавал, углубившись в науку. Он что-то бормотал себе под нос, разговаривая с книгами и со своими бумагами. Иногда, думая, что дед обращается к ней, Таня переспрашивала: что?
Тогда Олег Федорович поднимал глаза и принимался подробно рассказывать какую-нибудь историю. Тане было неинтересно, но приходилось принимать вид внимательного слушателя – сама виновата, нечего было чтокать. Привыкнуть она никак не могла к тому, что дед разговаривает с книгами. И вот на очередное ее «что?» Олег Федорович рассказал ей любопытную историю.
Начало XIX века
– Мое сердце пылает от любви! Не будьте так жестоки. Одно лишь ваше слово, и к вашим ногам упадет весь мир!
Красавица устало посмотрела на своего назойливого поклонника и не нашла в нем ничего привлекательного: среднего роста, плотный, сутуловатый, немного лысый, с белокурыми, неприятного пепельного цвета волосами, с серыми бровями, нависшими на серые глаза, со смешно вздернутым маленьким носом.
Как часто она слышала жаркие слова, ловя на себе сладострастные взгляды! И как они были скучны! Их произносили мужчины самых разных сословий: вельможи, офицеры. Нынешний ее поклонник был именит и богат, стать его фавориткой сочла бы за честь почти каждая. Еще бы! Ее расположения добивался сам цесаревич Константин Павлович.
Несмотря на неказистую внешность и крутой нрав, с женщинами он вел себя обходительно и любезно. Эрудиция, обаяние, прекрасные манеры, привитые с раннего детства, делали общение с ним приятным. Великий князь ежедневно посылал адъютанта с букетами цветов и подарками. Мадам Араужо, возможно, приняла бы его ухаживания, во всяком случае подумала бы, если бы не секрет, живущий в ее сердце.
Блистательная красавица, жена придворного ювелира, она и так имела все: доступ в высший свет, балы, драгоценности – сколько угодно. Не успела она приехать с мужем в Петербург, как ее сразу признали королевой красоты, ослепительной и яркой, как звезда. Среди прочих поклонников, которые не смели ни на что рассчитывать, обожающий женщин двадцатитрехлетний наследник российского престола принялся откровенно осаждать «неприступную крепость». Поначалу ее холодность Константина раззадоривала, он увлекался игрой все больше и больше. Цесаревич ничуть не сомневался в своей победе. Титул великого князя и наследника престола был надежным ключом от дверей в спальни самых строгих фрейлин. Казалось бы, желанный приз совсем близок, вот он, уже на ладони. Однако ни признания в чувствах, переполнявших сердце его высочества, ни долгое и настойчивое ухаживание ни к чему не приводили.
Константин пребывал в недоумении – до сих пор ему не доводилось иметь дело со столь несговорчивыми особами.
– А я бы согласилась, – мечтательно сообщила тетушка Джоана. Она была не так красива, как ее очаровательная племянница, и уже не столь молода. Рано овдовев и не имея детей, Джоана, чтобы не чувствовать своего одиночества, следовала с Мари и ее мужем. Из двух сестер – Беатрис и Мари она выбрала младшую. Беатрис обзавелась детьми, раздобрела и полностью посвятила себя семье. Осев дома со своим семейством, она совершенно забыла о светской жизни. Когда Джоана в последний раз к ней наведывалась, ее удивило, что у Беатрис нет ни одного приличного платья и она совершенно не интересуется модой. Увешанная детьми, как виноградная лоза спелыми ягодами, молодая женщина выглядела счастливой. Мари же, напротив, обзаводиться потомством не стремилась. Она наслаждалась беззаботным и сладким временем, пока ее красота еще не поблекла. Красота давала очень многое: признание, деньги и любовь. Для племянницы Джоана была скорее фрейлиной и компаньонкой, чем родственницей, – избалованная красавица чувствовала себя королевой и дома. Джоану такое положение вполне устраивало, она знала, что Мари – ее ключ в высший свет. Возможно, на одном из приемов, на котором она на правах родственницы окажется рядом с мадам Араужо, на нее обратит внимание какой-нибудь именитый господин, с которым посчастливится связать свою жизнь.
В адюльтере с великим князем Джоана ничего дурного не видела. Как любая благовоспитанная дама, адюльтер тетушка не одобряла, но раз ее племянница уже ступила на путь измены, наставив ветвистые рога своему старому мужу, то почему бы не изменить и с наследником престола? Во всяком случае, он лучше какого-то графа, с которым Мари имеет глупость предаваться любовным утехам.
– Он хорош собой: голубоглазый, круглолицый, с пунцовыми губами, молодой и пылкий, – продолжала нахваливать тетушка Константина. – Какие роскошные розы! Таких роз не сыщешь у самых лучших цветочниц Парижа! – Джоана с грустью вдохнула аромат очередного букета, присланного цесаревичем. Она в свои лучшие годы никогда не получала таких цветов. Да и от кого их было ждать – ведь она не обладала такими удивительно бирюзовыми глазами, как у Мари, и пухлыми губами бантиком. Овал лица Джоаны не был таким благородным, нос – не столь тонким. Смоляные волосы, глаза черные, как агаты, кожа смуглая, словно вымазанная в грязи. Испанская кровь, говорили о Джоане, порой пугаясь пристального взгляда ее жгучих глаз. На самом деле в ее жилах кровь текла цыганская. Джоана убедила всех, и своего покойного мужа в том числе, что ее бабушка была уроженкой Андалузии. Оттого у нее характерная южная внешность. Испанцы считались благородной нацией, а к цыганам все относились как к плебеям или, того хуже, как к ворам и бродягам.
