– Погоняла есть?
– Погоняла у тех, кого погоняют. Соленым меня окрестили. Костя Соленый.
Эту кличка осталась за ним с прошлого раза, когда он находился под следствием. Братва в камере окрестила. Костя с Соленого квартала, а короче – Соленый. Но не закрепилась за ним эта кличка. Для друзей он был просто Костя. Но сейчас друзей с ним рядом нет. Он снова в тюрьме, он снова должен жить по арестантским законам.
– А я Проня. Кто крестил?
– Балмас. Мы с ним два года назад в одной хате парились.
– Балмас? Что-то слышал. А про Костю Соленого не слышал. Ни хорошего про тебя не слышал, ни плохого. Выходит, ты не первоход?
– Как сказать… Четыре месяца на крытом держали, а потом условный срок.
– По статье?
– Двести шестой.
– Бакланка, значит. А сейчас за что?
– Ни за что.
– А если точней? – усмехнулся Проня.
– Мокруху шьют.
– И кого замокрил?
– Не я. И не замокрил. Выжил Цепень.
– Цепень?! – изменился в лице Проня. – Так это ты его?
– Не я. Но на меня шьют.
– Менты – козлы, но шьют по делу. Ты это, здесь пока побудь, а я сейчас.
Проня появился минут через пять.
– Пошли, смотрящий зовет.
Смотрящий занимал почетное место в блатном углу. Еще молодой парень, лет двадцать пять, не больше. Но видно, что немалую часть своей жизни он провел за колючкой. Пристальный изнуряющий взгляд, огрубленные неволей черты лица, уверенность в каждом движении.
– Ты, что ли, Цепня замокрить хотел? – спросил он.
И прежде чем Костя решился на ответ, добавил:
– Не колотись, здесь наседок нет.
– Хотел, – кивнул Костя. – Но не замокрил.
– Круто. Цепень Козыря завалил.
– Знаю.
– Так ты за Козыря спросил или как?
– Или как. Амурные дела.
– Лихо ты. Ну, считай, и за Козыря спросил. И за Фокса тоже. С такими отморозками только так и надо – мочить и никаких гвоздей. По первому разу ты у нас за бакланку гостил, так?
– Вроде того. Козлу одному вывеску испортил.
– Тоже амурные дела?
– Он мать обидел.
– Мать – это свято, – дружелюбно кивнул смотрящий. – Не похож ты на баклана. По жизни кто?
Костя понял, что ему дается возможность примкнуть к блатным. Но желания не было.
– Косяков за мной нет. Но я сам по себе.
– Насчет косяков пробьем. А то, что сам по себе… У каждого свой выбор, пацан. Кому черная масть, кому серая. А кому-то и в мастевых нехило живется.
Костя понимал, о чем разговор. Черная масть – воровская, серая – мужицкая, а мастевые – это «петушня» позорная. Его больше устраивала серая масть. Не хотелось никому ничего доказывать, не хотелось лезть на рожон. А быть честным мужиком – вовсе не зазорно. Правильных мужиков и воры уважают. Лишь бы в козлятник не записаться. Но это не про него. Он сам по себе. Воры – справа, менты – слева, а он – посередине.
2
«Волга» – широкая машина, двоим на заднем сиденье совсем не тесно, если, конечно, эти двое не из жиртреста. Не сказать, что Катя худенькая, но вовсе и не толстая.
Бюст у нее мощный, а так лишнего веса в ней нет. И Антона никто никогда не держал за толстого кабана. Килограммов семьдесят в нем, не больше. Но ему хотелось, чтобы на заднем сиденье «Волги» было тесно. Ведь там он был не один, а с Катей. А она такая красивая, такая волнующая, что его тянуло к ней как магнитом. Тянуло, и он притянулся. Рукам воли не давал, но прижался к ней боком. А она делала вид, что не замечает этого. И не отодвигалась, хотя свободное место было.
Эх, Катя! Не девушка, а мечта. Но, увы, есть у нее парень. И не абы кто, а Костя. Пацан, через которого Антон не мог переступить при всем своем желании. А Катю желал он страстно. Да и она, нет-нет, а заигрывала с ним. Но больше по-дружески. Хотя… Вчера учудила. Голышом купалась. Вроде бы и купальник был, а все равно догола разделась. На диком пляже кроме нее никого не было, но с высоты она была видна как на ладони. И ведь знала, что Антон будет за ней наблюдать. А он глаз не мог оторвать. Стыдно, кому видно. И ему было стыдно, но лишь чуть-чуть.
– Долго еще ждать? – спросил таксист.
Второй час уже возле Катиного дома стоят. А терпилы все нет и нет. А ведь должен был уже появиться.
– А тебе что, мало заплатили, командир? – нехорошо посмотрел на него Ленька.
Таксист обреченно пожал плечами и затих. А тут и терпила появился.
– Идет.
Катя показала ему на маленького щуплого мужичка. Такого соплей перешибешь. И по кислому выражению лица видно, что чмошник он по жизни. Даже связываться с ним противно. Но делать нечего.
Ленька хотел выйти из машины вслед за Антоном. Но тот его осадил:
– Я сам.
Он пошел за Нырковым до самого подъезда. Вокруг все спокойно – ни ментов, ни братвы. Люди на пути попадались. Но ведь Антон не собирался убивать терпилу. Даже калечить его не станет. Напугать – и все.
Нырков зашел в подъезд своего дома, Антон резко прибавил в скорости, настиг его на площадке между первым и вторым этажом.
– Эй, мужик!
Бедняга вздрогнул от страха и неожиданности, испуганно повернулся к нему лицом. И в этот момент Антон легонько ударил его ножом в живот. Хитрый нож, с тупым, легко уходящим в рукоятку лезвием.
– Ой! – вскрикнул Нырков и обморочно закатил глаза.
Теперь напуган был сам Антон. Как бы мужика удар не хватил. Бывает же такое, когда от страха разрыв сердца случается. Но при всем при том он не растерялся. Схватил падающую жертву за грудки, с силой тряхнул и тем самым привел его в чувство.
– Нож игрушечный, чудо! – оскалился он. – Но в следующий раз будет настоящим.
– За что? – пискнул Нырков.
– В ментовку пойдешь, скажешь, что обознался. Любимов никого не убивал, ты меня понял?
– А-а… Да-да… Я все сделаю! – жалко заскулил мужичок.
– Сделаешь. А то ведь я больше шутить не буду.
– Да-да, я понимаю…
– Ну, если понимаешь, тогда живи.
От страха у Ныркова подкосились ноги, и когда Антон отпустил его, он соплей стек на грязный бетонный пол. Но это его проблемы.
Антон вернулся в машину. Вплотную к Кате подсаживаться не стал, но она сама придвинулась к нему. И руку на коленку положила…
– Ну что? – ласково улыбнулась она.
– Все путем.
– Уверен?
