Борис вместе с Катей уехал еще до того, как Парасюк закончил заполнять документы. Андрей испытал облегчение, глядя вслед отъезжающему внедорожнику. Не встреться он с ней сегодня в столь скандальных обстоятельствах, нежный образ Кати по-прежнему точил бы его сердце. Но сегодня он узнал ее истинную стервозную суть и понял, как повезло ему и как влип Борис. Так ему и надо.
Гаишник вернул ему документы и, ничуть не чувствуя за собой вины, с наглыми глазами пожелал Андрею счастливого пути. Мало того, что ему придется поцарапанное крыло за свой счет восстанавливать, так еще и двести рублей штрафа платить. Парасюк обидел такого же служивого человека, каким был сам, и ему хоть бы хны. Андрей таких презирал.
– Смотри, лейтенант, мир тесен и дорожки в нем узкие, – жестко усмехнулся он. – Глядишь, еще встретимся.
– Езжай, езжай, – беспечно отмахнулся от него гаишник.
По дороге в изолятор Андрей попытался развеять досаду. Пытался думать о скором отпуске, который он собирался провести на Черноморском побережье. Он уже почти договорился о путевке в Сочи, денег скопил для праздного времяпрепровождения, будет загорать под пальмами, будет любить красивых девушек, не обремененных домашними комплексами. А о Кате он там даже не вспомнит…
Грусть-тоска развеялась, и через ворота контрольно-пропускного пункта он проезжал в приподнятом настроении. Тюремный двор залит солнечным светом, теплый ветерок приятно приглаживает волосы на висках, и совсем не страшно идти в темный серый мир старинных тюремных казематов, в мир, к которому Андрей сумел хорошо приспособиться, но не смог привыкнуть.
По пути к себе он заглянул в кабинет, который когда-то занимал сам будучи старшим опером. Сейчас за его столом восседал бывший напарник, а ныне подчиненный Саша Лыпарев, такой же капитан по званию и в возрасте тридцати двух лет. Четыре года назад он был уволен из рядов Вооруженных Сил по сокращению штатов и, чтобы не терять выслугу лет, устроился работать в тюрьму. До маленькой пенсии ему оставалось всего девять лет, но месяц службы в следственном изоляторе засчитывается как за полтора, поэтому до двадцатилетнего стажа ему оставалось всего два года. Но считал Саша не только месяцы до предполагаемого увольнения в запас, но и деньги, которые нет-нет да и перепадали ему за всякого рода послабления для заключенных. Именно этим он и занимался в тот момент, когда в кабинет зашел Андрей.
Саша среагировал мгновенно – спрятал только что шелестевшие в руках купюры под стол, изобразил невинный взгляд.
– Закрываться надо, – усмехнулся Андрей.
– А ты бы стучался, – надулся Саша.
– Сколько в этот раз заработал?
– Не твое дело.
– Ну почему же, дело-то мое. Но мы же человеки, значит, должны понимать друг друга…
Он прекрасно знал, кто и как зарабатывает себе прибавку к скудным деньгам, которые почему-то назывались денежным содержанием. Содержание – это когда семью на эти деньги полноценно можно содержать. А так зарплату тюремщика можно было назвать жалованьем, потому как ее жаловали и отнюдь не щедро, как шубу с барского плеча. Жаловали как пустячную подачку. Сам Андрей к деньгам относился философски, понимая при этом, что явление это временное – рано или поздно он обзаведется семьей, и тогда ему без дополнительного заработка просто не обойтись. Может, потому и не спешил он жениться, чтобы не зависеть от обстоятельств. В любом случае он понимал своих коллег, которые занимались в тюрьме всякого рода коммерцией. Продукты питания по тройной цене, даже водка – и то не страшно, если, конечно, в меру. И к поблажкам за неучтенное денежное вознаграждение относился снисходительно – хорошая камера, дополнительное свидание. Но за наркотики и откровенные вымогательства мог ударить. Тому же Саше однажды досталось, получил свою плюху в солнечное сплетение за пакетик анаши, проданный уголовникам. Обиду Саша не затаил, поскольку понимал, что было бы куда хуже, если бы Андрей написал рапорт. А он бы и не стал писать рапорт – принцип у него такой, на своих не доносить. Не самый правильный принцип, потому как порядок в Сизо из-за этого страдает. Но даже самый гнилой коллектив – это все же общность связанных единой целью людей, и если подрывать его изнутри, то рано или поздно грянет катастрофа, в которой пострадают все от мала до велика. Да и как вообще можно работать в коллективе, где все на тебя смотрят волком. В коллективе, где тебя запросто могут подставить, если ты не согласен дудеть в общую дуду.
– Да там ничего такого, – как от пустяка отмахнулся Лыпарев. – Подумаешь, свидание человеку организовал. Жена сама просила, я даже не намекал на благодарность… Ты же знаешь, у меня все по взаимному согласию…
– Семья, дети, – с усмешкой продолжил за него Андрей.
– Представь себе, семья и дети. Двое детей.
– И всех надо кормить.
– И еще одевать, между прочим!.. А работа у нас вредная…
За вредность нужно было доплачивать всем сотрудникам Сизо, но в первую очередь и в особом размере безоружным контролерам на этажах, которые рисковали не только своей жизнью, но и здоровьем. Опасность туберкулеза бродила по тюрьме, как призрак коммунизма по Европе. Адская работа у людей, и нужно было быть бессердечным человеком, чтобы лишать этих людей возможности подзаработать на зэковских потребностях.
– Смотри, попадешься, поддержки от меня не жди.
– Да ладно, попадусь, все свои. Я ж не зарываюсь. И порядок у меня в камерах… Не то, что в некоторых… – с плохо скрытым злорадством протянул Саша.
– Это ты о чем? – навострил ухо Андрей.
– А в двести четвертой вчера бардачок был, – усмехнулся Лыпарев. – Пьянка и драка… А тебе еще не доложили?
– Главное, что ты в курсе, – нахмурился Андрей.
– Да ты не волнуйся, я ж никому не скажу. Сам разберешься.
– Ну, тогда бывай.
Андрей запанибратски хлопнул Сашу по плечу и покинул его кабинет. Прошел к себе, вызвал секретного осведомителя из двести четвертой камеры.
Нельзя было конфликтовать со своими коллегами и по той причине, что в сложном тюремном механизме все тесно переплетено и взаимосвязано. Прибывший за уголовником конвоир будет знать, куда он его поведет, возможно, даже скажет об этом наблюдающему за камерой контролеру. И тот и другой могут продать информацию зэкам, и тогда на осведомителе можно будет ставить крест – и в прямом, и в переносном смысле. А такое может случиться, если Андрей не будет пользоваться уважением у сотрудников изолятора. Если он поставит себя вне коллектива, любой будет рад подставить ему подножку. Но пока все было гладко. Сложная и громоздкая машина следственного изолятора работала тяжело, с надрывом, но без предательского шума.
В двести четвертую камеру Андрей определил Илью Теплицына, и раз уж взял на себя ответственность за парня, должен был интересоваться его судьбой. Да и по долгу службы он обязан был следить за порядком.
Осведомителем был бывший охранник ночного клуба, арестованный за распространение наркотиков. Серьезная статья, серьезный срок, а он так рвался на свободу, что не стал отказываться от предложения, которое сделал ему Андрей. Звали его Вадик, и косил он под бандита, у которого есть и друзья на воле, и могущественные покровители. Он умел нагонять туман, поэтому тюремная блатота с ним не связывалась, но и к себе не принимала – видимо, было в поведении Вадика что-то отталкивающее.
