Нет, оставаться нельзя! Лучше спуститься на лодке до посёлка Косью, попросится к какой-нибудь бабуле на квартиру, дров ей поколоть, сена накосить, романы пописать…
Умывшись, я вернулся к рюкзакам, попинал их и понял, что сию минуту мне никуда не уйти, вымотался до предела, голеностопы так наломал по камням, что наступать больно, хромаю на обе ноги. Разве что бросить здесь акваланг, палатку со спальником и продукты, тогда тихим ходом и дойду, и доплыву…
И тут во мне проснулся скряга: вдруг стало так жалко походное добро! Только наживу и ещё привыкнуть не успею и уже потерял. Хватит того, что дважды воровали рюкзаки, причём там, где и воров не должно быть — возле УВД и около Манараги. Попробуй-ка, оставь, всё упрут!
Мысль сразу потянулась к событиям пятилетней давности, и я попытался выстроить их в логическую цепочку. Пропал рюкзак, на горе попал в грозу… Нет, сначала появилась собака, овчарка с ошейником, пошёл её следом — исчезли вещи. Забрался на Манарагу и угодил в грозу, спустился вниз, начали стрелять в спину. И пришлось убегать с Урала, голодному и оборванному, с огромным кровоподтёком на бедре.
Спустя пять лет нечто подобное повторяется, но в другом, романтическом свете. Кругом тишь и благодать, не воруют и не стреляют, однако является прекрасная незнакомка в туфельках, с роскошными волосами, осыпанными зелёными искрами, ходит, как балерина по камушкам или как русалка, лежит возле моего источника…
Я надел сухую тельняшку и вернувшись к фонтану, сел на край ванны, разулся и опустил ноги в воду — ледяная, жжёт до боли и горячей вовсе не кажется. Вот здесь, напротив, лежала русалочка, тут ножки в туфельках, там голова, положенная на предплечье левой руки, а правая была в воде. Брызгала и улыбалась… И вон ещё капли воды не высохли на камне!
Они что, чудятся мне, эти мокрые пятна?!
На четвереньках я подобрался к тому месту, где недавно мне привиделась танцующая на камнях, и потрогал пятнышки — нет, не лишайник, не специфичность породы, а влага, и это зрит не только око, но и палец чувствует…
И вдруг там, где лежали её волосы, на чуть замшелом крае камня увидел знакомую зелёную искру.
Вот оно, доказательство, что я ещё не рехнулся! Заколкой или «невидимкой» это назвать было нельзя, просто золотистая сдвоенная и довольно жёсткая проволочка с крохотным камушком или стекляшкой в форме трехлучевой звёздочки, очень похожей на изморозь на стекле, только тёмно-зелёная.
Находку я тут же спрятал в резервный спичечный коробок, упакованный от влаги в три презерватива (геологический опыт), и не успокоился, а наоборот, вопросов возникло ещё больше. Разумеется, это никакая не девочка-туристка, пришедшая с родителями на Манарагу, и по возрасту ей лет двадцать, не меньше. То есть, могла прийти самостоятельно, если прыгает и танцует на камнях, не опасаясь переломать ноги.
Тогда не ясно, на кой ляд ей изображать привидение и сворачивать мне мозги?
Как на кой?! Да чтоб бежал отсюда быстрее, чем от «макаровских» пуль! Такой ненавязчивый приём выживать из окрестностей Манараги любого, сюда забредшего. Не испугался стрельбы в спину, снова пришёл — на тебе, получай шизофрению. Скажи кому-нибудь, что ты начал видеть в горах, сразу понятно, больной…
Нет, ну какой смысл молодой девушке или женщине заниматься настоящим иезуитством? Значит, не одна она тут, и кто-то её подсылает скакать по горам, в расчёте, что я сойду с ума, начну гоняться за призрачной баядерой и в результате разобью башку в скалах. А нет, так завлечёт на гору и скажет — давай полетаем!
Пожалуй, не так, слишком уж сложно. Просто свихнусь и стану сам бродить призраком по Уралу, например, искать обоз с золотом. Мало ли что приходит в голову душевнобольному?
Я не успокоился, однако с аппетитом съел банку тушёнки с сухарями без всякого разогрева, пряник с водой, затащил имущество в логово, расстелил палатку прямо на пол, сверху спальник, и прежде чем лечь, достал из коробка зелёную искру.
Есть, на месте, не исчезла!..
Кто же эти люди, решившие в этом году запудрить мне мозги? Те, кто проводил водолазные работы? И таким образом охраняет территорию от чужих? Если это «каркадилы», то для них слишком мудрёная охрана, судя по Редакову, там люди конкретные, словили бы у логова и скинули с обрыва вниз головой — «трагическая» смерть, полез и сорвался…
Тогда кто? Может, «английский след»? Кто-нибудь из команды спасся, рассказал сыну или внуку, тот снарядил экспедицию, но на Ледяном озере конкуренты, и теперь их устраняют…
Маловероятно, поскольку слишком сложно иностранцу организовать подобное на территории СССР, службы работают. КГБ давно бы тут уже всё перевернуло… А может, сами комитетчики? Ведь ловили же они Гоя! И до сих пор наверняка ловят, а я путаюсь под ногами…
Дед говорил, он тоже где-то возле Манараги бродит, и надо его опасаться. А почему — не объяснил…
И ещё старика с птицей, как советовал Олешка!
Образ Гоя в последнее время как-то затушевался в сознании, на его месте более живо и ярко проступил Атенон, вытащивший когда-то моего деда из проруби. И сейчас я пожалел, что не раскрылся до конца перед Олешкой, не рассказал ему о лекаре и шкуре красного быка, о таинственной соли и нарушении государственных границ, и естественно, не услышал его мнения. Знает ли он, встречался ли когда-нибудь с человеком, которого у нас в семье называли Гоем? А что если настоящее имя ему — Атенон? Ведь Гой — это вроде как принадлежность к касте, а как его зовут на самом деле никто не знает. Фамилия Бояринов, под которой он проходил в милицейских и комитетских источниках, скорее всего «мирская», для изгоев. Появившись у нас в доме, он почти сразу закрылся с дедом в горнице и проговорил целых три часа. Понятно о чём — они старые знакомые!
Точно, мой лекарь, дважды угостивший солью, и старик с птицей — одно и то же лицо! Так что мне бояться нечего, мы тоже не чужие люди.
Ну а девушка, танцующая на скользких курумниках, принадлежит к племени гоев. Потому и одета слишком легко для заснеженных и обледеневших гор, потому и не скользит, не падает и не ломает ног в своих туфельках.
Она из другого мира, ей всё можно…
После такой догадки, я вынул патрон из патронника, убрал кольт под спальник, оставив под рукой лишь фонарик и, отгоняя навязчивые мысли, начал засыпать.
И сквозь дрёму опять услышал каблучки баядеры!
Логово напоминало резонатор в храме — замурованный в стену горшок, и все звуки снаружи усиливались, к чему ещё нужно было привыкнуть: упадёт где-то камешек, шевельнётся осыпь, у меня лавина шумит. Видимо, ночная гостья была ещё далеко, звук всё время нарастал, приближался, и когда уже бил по ушам, созрело решение. Я затаился у лаза, но звук шагов резко оборвался, словно и она замерла с той стороны. Сообразила, что угодит в ловушку?
Я осторожно просунул голову в лаз и, показалось, слышу её быстрое, запалённое дыхание. В тотчас же каблучки застучали быстро, мелко, и раздался девичий испуганный визг — или ночная птица вскрикнула? Потом зашуршали камни на осыпи, снова застучали кованные шпильки — происходило что-то непонятное.
