Ее мотивы были вполне понятны: она представила, как
вытянется лицо у Лолы, когда та увидит в собственной квартире милиционера,
допрашивающего тетю Калю. А еще хуже — что по этому поводу подумает и скажет
Леонид. Поэтому тетя Каля твердо повторила:
— В милицию!
— Ну, как скажете, — растерянно проговорил
Ананасов. В его практике это был первый случай.
Оказавшись в кабинете Ананасова, Калерия Ивановна огляделась
по сторонам, горестно вздохнула и протянула:
— Ох, и бедненько живете!
— По средствам живем, — недовольно огрызнулся
капитан, — денег не воруем и не печатаем…
— Так хоть бы прибрались тут маленько! — тетя Каля
покачала головой и закатала рукава.
— Эй, вы это чего? — Ананасов окончательно
растерялся. — Я, это, не затем вас привез.., я с вас показания снять хочу…
— Успеется с показаниями твоими, — отмахнулась
Калерия Ивановна.
Она уже сгребла в мешок пустые бутылки, вытерла пыль со
столов и приступила к шкафам и прочим немудреным предметам милицейской мебели.
— Ох ты… воскликнул Ананасов, присовокупив еще
кое-какие нецензурные выражения, увидев свой освобожденный от многолетнего
мусора стол, — вот же оно, дело Полупотрошеного! А я уж думал, что его
сообщники обвиняемого выкрали!
В это время дверь кабинета бесшумно отворилась, и на пороге
появился невысокий, но очень широкоплечий, увесистый и основательный мужчина
среднего возраста с небольшими пронзительными глазами и медно-красным цветом
лица.
— Товарищ подполковник! — Ананасов вскочил и вытянулся
в полный рост, насколько это позволял его измученный похмельем организм. —
Разрешите доложить, подозреваемая доставлена! А что она здесь занимается
несанкционированной уборкой — так это чистой воды ее самодеятельность! Я
пытался пресечь, но безуспешно!
Подполковник стоял на пороге, как громом пораженный, и не
сводил с тети Кали своего правоохранительного взгляда. Да и было на что
посмотреть! Тетя Каля, в своих нестерпимо пламенеющих тюльпанах с закатанными
по локоть рукавами, несколько растрепанная и раскрасневшаяся, могла яркостью
своей окраски затмить пожарную машину или даже целый отдельный дивизион
противопожарной охраны.
— Какая женщина! — воскликнул сраженный наповал
подполковник. — Какая женщина!
Затем он повернулся к Ананасову и проговорил:
— Конечно, безуспешно! Где тебе ее пресечь? Это же не
женщина, это явление природы! Навроде тайфуна или этой.., как ее.., цукини..,
то есть, цунами! Тебе с такой женщиной ни в жисть не сладить!
После этого он окончательно забыл о своем незадачливом подчиненном,
всем корпусом повернулся к тете Кале и церемонно представился:
— Подполковник Хохленко, Кузьма Остапович!
— Очень приятно, — тетя Каля весьма ловко слезла
со стола — к этому времени она уже добралась до люстры — и также представилась,
слегка зардевшись, что при ее природном цвете лица, усугубленном перманентным
южным загаром, вряд ли можно было заметить:
— Калерия Ивановна я, Свириденко…
— А, так это вы… — задумчиво протянул подполковник и
тут же решительно добавил:
— Ну, дак я зараз же вижу, что вы тут беспременно ни
при чем.., вы, так я вижу, в этом конкретном случае невинная жертва
трагического стечения обстоятельств…
— Ну вот же пришел настоящий мужчина, —
проворковала тетя Каля, — и сразу же все в точности определил! Вы, Кузьма
Остапович, с одного разу прямо в самый корень попали!
— Ты что же это. Ананасов, — повернулся
подполковник к своему донельзя изумленному подчиненному, — что же ты такую
исключительно порядочную женщину заставил напрягаться, к нам ехать.., поговорил
бы мирно по месту жительства…
— Так я и хотел по месту жительства, а она сама
затребовала…
— Ну, если сама — так это просто другое дело… тем
более, что иначе бы я.., то есть мы с ней…
Подполковник был и вообще-то не очень речист, а сейчас, под
действием особых обстоятельств, решительно не смог выбраться из этого
предложения и несколько смутился. Ананасов видел такое впервые, да и вообще —
смущенный подполковник милиции — зрелище куда более редкое, чем
горилла-альбинос или шаровая молния.
Вообще, на глазах Ананасова происходило что-то
необыкновенное, что-то поистине редкостное, что-то отдаленно напоминающее
случающееся раз в году цветение кактуса «царица ночи».
Калерия Ивановна стояла посреди кабинета с закатанными
рукавами и пыльной тряпкой в руках и не сводила зачарованного взгляда с Кузьмы
Остаповича.
При его появлении она почувствовала дыхание родных степей,
вольное дуновение южного ветра, колышущего бескрайние ковыли, в ушах у нее
зазвучали скрип запряженных волами чумацких телег и звонкие голоса гарных
хлопцев, перекликающихся, едучи на высоком возу:
«Гей, Грицько, сукин кот, ты куда ж, так тебя и разэтак,
горилку заховал?»
Конечно, все эти экзотические звуки ей только померещились,
и никаких чумацких телег в жизни она не видала, да и вообще чумаки вывелись из
отечественного обихода больше ста лет тому назад, а в последнее время на их
место народилось такое же буйное племя «челноков» — однако от подполковника
действительно пахнуло на нее чем-то удивительно родным.
— Кузьма Остапович! — зачарованно повторила
непоколебимая тетка, и это имя прозвучало в ее устах настоящей музыкой,
отдаленно напоминающей небезызвестный марш Мендельсона.
— Калерия Ивановна! — в лад ей проговорил бравый
подполковник, и в его голосе появились немыслимые прежде мечтательные нотки.
Представилась ему вдруг отчего-то тарелка пламенеющего борща
— такого густого, чтобы ложка в нем непременно стояла, и такого ароматного, что
все соседи начинают задумчиво принюхиваться, и миска замечательных вареников,
такая глубокая, что не всякой вилкой можно достать до ее дна, и такая широкая,
что не всякая птица долетит… впрочем, это уже, кажется, перебор.
Почувствовав, что мысли его приобрели слишком уж неслужебное
направление, и вспомнив, что на него смотрят милицейские массы в лице славного
капитана Ананасова, подполковник прокашлялся, сбрасывая очарование момента, и
проговорил, обращаясь к свидетельнице:
— Присядьте, прошу вас, Калерия Ивановна! Зараз мы с
вами тут побеседуем, чтобы больше вас не беспокоить…
С этими словами он подставил тете Кале инвентарный стул,
несколько маловатый и хлипкий для ее внушительных габаритов. Стул под тетей
Калей печально скрипнул, но тем не менее устоял.
— Отчего же не побеседовать… — тети Калин голос
прозвучал как-то особенно певуче, как сопрано певицы Нетребко в арии Виолетты,
только не так печально, — но только мне никакого беспокойства.., если с
вами еще встретиться — так я всегда согласна…
