– Ну ладно, подождем до выходных…
– Знаешь, – сказала Надежда, чтобы поскорее уйти
от опасной темы, – мне кажется, разработку никто не успел украсть. Во
всяком случае, все окружение Загряжского так думает. Иначе бы они не вертелись
вокруг.
– Ну и что? – Татьяна глядела сурово.
– А то, что у тебя есть шанс ее найти! –
воскликнула Надежда. – Нужно только узнать, где он спрятал документы, а
потом… – Она прикусила язык. Татьяна ведь не знала, что есть ключ, который
открывает волшебную дверь, и этим ключом является палец.
Дамы обменялись телефонами и расстались, условившись держать
друг друга в курсе событий. Едучи домой в метро, Надежда думала, что нашла
ответ на один из вопросов: откуда у Загряжского могут быть большие деньги?
Денег у него не было, но была документация уникального скоростного самолета,
которую он собирался продать за большие деньги. Остался еще один, самый важный,
вопрос: где искать документы?
И на еще один вопрос, касающийся лично Надежды Николаевны,
она могла теперь дать ответ. Если раньше непонятно было, за каким чертом ей
влезать в опасную передрягу и в разборки с бандитами, то теперь ее поступки
обрели смысл: нужно помочь Татьяне выручить мужа из беды. Найти документы и
отдать этому типу из органов. Только подстраховаться, чтобы Павлу Грибову не
причинили неприятностей.
Надежда приободрилась, потрогала спрятанную в потайной
карман косметичку и вышла на своей остановке.
* * *
Калерия Эдуардовна аккуратно, стараясь не помять поля, сняла
шляпу, повесила на плечики пальто, по неистребимой привычке переобулась в
тапочки, прошла в комнату, достала из сверкающего хрусталем серванта бутылку
армянского конька, налила себе полную рюмку и выпила.
По щекам ее поползли грязные дорожки слез.
Здесь, у себя дома, она могла себе это позволить.
Калерия Эдуардовна оплакивала не беспутного мужа Аркадия – с
ним она разошлась достаточно давно, да и никогда особенно его не любила. Она
оплакивала даже не своего двоюродного братца Мишу, известного в определенных
кругах как Кабаныч. Мишу, конечно, было жалко, но не до такой степени, чтобы
пускать слезу, тем более что встречи их, вследствие специфики Мишиных занятий,
были нечастыми.
Плакала Калерия, как обычно плачет любая женщина, о
собственной жизни, пролетевшей так быстро и оставившей после себя только
горечь.
Калерия Эдуардовна налила еще одну рюмку и сказала себе:
– Жизнь не удалась!
Единственным, кого она действительно любила, был ее отец,
Эдуард Вахтангович, великий человек.
Так говорили все его друзья, собираясь в их небольшой, но
прекрасно обставленной и уютной квартире по самым разным поводам.
«Выпьем за этого великого человека!» – обязательно говорил
кто-нибудь из друзей.
Эдуард Вахтангович был директором гастронома.
Не самого крупного в городе, не самого известного.
«Не нужно выделяться, – говорил он часто, – не
нужно быть на виду. Властям понадобится козел отпущения, и они выберут того,
кто слишком выделяется. Надо быть скромнее».
Еще он часто говорил: «Мне не нужна скандальная
известность!»
И у него не было скандальной известности, но в определенных
кругах, очень узких, но очень влиятельных, Эдуарда Вахтанговича хорошо знали. И
очень уважали.
Многие теневые дельцы тех времен ссылались на него как на
высочайшего эксперта:
«Эдуард Вахтангович считает, что с рыбой сейчас лучше не
связываться».
И те, кто прислушался своевременно к этому совету, через
несколько месяцев тихо радовались, потому что те, кто связался с рыбой,
собирали маленькие чемоданчики и отправлялись в «места, не столь отдаленные».
Еще Эдуард Вахтангович любил повторять фразу, услышанную
когда-то от старого киноактера второго плана: «Главное правило – держаться
подальше от камеры и поближе к кассе».
В устах Эдуарда Вахтанговича слово «камера» приобретало
совсем другой смысл, чем в устах артиста: зловещий и роковой.
Но благодаря уму и дальновидности жизнь Эдуарда Вахтанговича
прошла именно так – подальше от камеры, поближе к кассе.
Он был очень полезным человеком, и поэтому у него было
множество друзей. Он любил красивую жизнь, красивые вещи, но осторожность
диктовала свои законы. Он жил с женой и дочерью всего лишь в трехкомнатной
квартире, потому что боялся привлекать к себе внимание. И дача у него была
небольшой и очень скромной, не идущей ни в какое сравнение с особняками нового
времени.
Правда, скромная снаружи дача внутри была отделана и
обставлена весьма комфортабельно и уютно; правда, небольшая квартира поражала
неподготовленного человека своей удивительной по тем временам обстановкой.
Эдуард Вахтангович говорил, что снаружи его дом могут видеть
завистливые глаза соседей, а изнутри – только добрые глаза друзей, и поэтому не
жалел денег на убранство своего жилища.
Особенно любил он пышный и воздушный саксонский фарфор и
собирал где только можно мейсенские безделушки. Многочисленные друзья Эдуарда
Вахтанговича знали, что никакой подарок не доставит ему такого удовольствия,
как немецкая статуэтка, и приносили их к каждому празднику.
А праздники он любил и умел их устраивать. За столом у него
собирались нужные деловые люди, но нередко появлялись и известные артисты,
журналисты, певцы.
Лерочка росла в интересном, ярком окружении.
Она была единственным и любимым ребенком в семье, и будущая
жизнь рисовалась ей сплошным праздником, который сумеет создать для нее дорогой
папочка.
Неподалеку от Эдуарда Вахтанговича мелькала кривая волчья
ухмылка двоюродного брата Миши.
Миша посматривал на дядю Эдика с большим уважением и старался
усваивать его житейскую мудрость.
Позже, после смерти Эдуарда Вахтанговича, он говорил
Лерочке, что многим обязан ее отцу, что благодаря его советам самому Мише тоже,
за редкими исключениями, удалось прожить «подальше от камеры, поближе к кассе»,
несмотря на трудный и опасный характер выбранной им работы.
Да не только это: Эдуард Вахтангович познакомил молодого,
перспективного родственника с нужными людьми, заложив тем самым основы его
будущего могущества.
Миша, как и многие его коллеги по уголовному миру, высоко
ценил родственные отношения и не раз говорил Калерии, что она всегда может на
него рассчитывать.
Однажды она действительно к нему обратилась.
С Загряжским они встретились случайно – на дне рождения школьной
подруги. Опытный ловелас положил глаз на свеженькую кареглазую Леру, а узнав,
чья она дочь, загорелся всерьез. Влюбить ее в себя Аркадию не составило труда.
