– Куда ушел? – требовательно спрашивала Надежда.
– То есть ушли-то все кто куда, институт закрылся по
причине банкротства, – с досадой продолжал Сергей. – Вот ты скажи,
Надежда, кому это выгодно – такие кадры на улицу выбрасывать? Кому это нужно в
государственном масштабе? Всю жизнь, как работать начал, только и слышу:
инженер такой, инженер сякой. Рабочий класс, мол, – это да, а вы,
интеллигенция, плететесь в хвосте строительства коммунизма Создали, понимаешь,
такой образ у людей в голове, что как только скажут «инженер», так сразу
всплывает такой хилятик в очках и с бородой. А сколько эти хилятики летом на
заработках домов понастроили, леса повалили, дорог проложили! Я тебе так скажу,
Надежда, – серьезно продолжал Сергей, заметив, что Надежда
улыбается, – если бы не мы, инженеры, так не знаю, как у других, а
население нашего города точно бы с голоду померло! Кто по четыре-пять месяцев
из колхозов не вылезал? Помнишь?
– Помню, – вздохнула Надежда. – Сначала
прополка, потом уборка. На всю жизнь я эти поля свекольные запомнила
необозримые, до сих пор свеклу терпеть не могу.
– А субботники, а овощебаза чуть не каждый
выходной? – вопрошал Сергей. – И вот, если мы, несмотря на тяжелейшие
условия, еще что-то разработать могли, то нам памятник ставить нужно! Не зря
те, кто на Запад подались, первое время там прямо диву давались. Никто тебя не
дергает, ни в колхоз, ни на базу, ни в дружину, начальство по пустякам нервы не
треплет, ленинский зачет сдавать не нужно, на профсоюзном собрании в ладоши
хлопать никто не заставляет! Работай себе на здоровье, и еще кофе два раза в
день за счет фирмы подают!
– Тихо, Сергей. – Надежда заметила, что на них
недовольно оглядываются родственники. – Что про прошлое время вспоминаешь,
оно давно кануло. Ты про сейчас рассказывай.
– А я и говорю про сейчас! – Сергей понизил голос:
– Слава богу, дожили до перестройки. Как говорится,
оглянулись – прослезились. Ну, что партия как рулевой не в ту сторону повела,
это все знают, про это неинтересно. Но оказалось, что и вести-то теперь некого!
Где рабочий класс? Нет рабочего класса, давно мозги пропил. У кого же хоть
что-то в головах осталось? У нас, у интеллигенции. Вроде бы доказала жизнь, что
работники умственного труда не последние спицы в колесе. Так здрасьте,
пожалуйста, опять мы, инженеры, никому не нужны! Я тебя и спрашиваю: кому это
выгодно, а, Надя?
– Не кипятись, расскажи лучше про Загряжского, –
примирительно проговорила Надежда.
– Да, так вот, развалился, значит, институт, и мы все
кто куда попристраивались. Кто-то за рубеж намылился, да поздно уже: куда в
этой Америке ни плюнь, даже в самом малюсеньком городке, где колледж
есть, – там сидит русский и физику или математику преподает! Знаешь, даже
анекдот такой есть: «Что такое американский университет? Это такое место, где
русские профессора учат физике китайских студентов».
– Да слышала я этот анекдот! – Надежда потеряла
терпение, отчаялась узнать что-нибудь путное и собралась уходить.
– Ну, извини, что-то я разошелся. Так, значит, про
Загряжского. Организовал он какую-то свою контору.
Достал денег, посадил директором одного мужика, у того
большие связи в Москве. Специалистов набрал, из своих же сотрудников. Надо ему,
Загряжскому-то, должное отдать: организовать дело он всегда умел.
Так, в работе-то не очень, но организатор отличный!
– Да чем они там занимались, в этой конторе? –
потеряла терпение Надежда.
– Ты как с луны свалилась! – возмутился
Сергей. – Будто и не работала в режимной организации столько лет! У
института какой был профиль? Самолетостроение. Каких специалистов Загряжский
набрал? Самых лучших, кто остался здесь, конечно. Ну да в нашем секретном
профиле не всех выпустят.
– А тебя не звал он?
– Звал, – усмехнулся Сергей, – да я к тому времени
уже работу нашел, неудобно было уходить. И какое-то было у меня предчувствие,
что неладно там.
Видишь, так оно и вышло. Убили Загряжского, теперь все
развалится.
– Там же начальник еще остался?
– Так он же умер незадолго до этого! Мне Игорь Медунов
рассказывал, недавно его встретил, он у Загряжского работал. И Пашу Грибова он
пригласил…
Сергей замолчал и с улыбкой повернулся навстречу той самой
женщине, подтянутой и худощавой, с которой говорил раньше.
Та, приблизившись, слегка кивнула Надежде. Простой синий
плащ, из которого выглядывал ворот черного свитера, – похороны, полагается
в черном. Коротко подстриженные пепельные волосы, серые глаза, никакой
косметики. Однако глаза на бледном лице все равно выглядели яркими.
– Вы познакомьтесь, – обратился к ним
Сергей. – Это Таня Грибова, моя старинная знакомая, а это – Надежда
Лебедева… сослуживица моя… давно не виделись, а теперь вот… встретились…
Надежда на всякий случай убрала за спину костыль.
– Ну ладно, Сережа, я пойду. – Татьяна оглянулась
на родственников покойного, рассаживавшихся в автобусе. – На кладбище все
равно не поеду, я никого из них не знаю.
Провожая глазами удаляющуюся к воротам Татьяну, Надежда
спросила:
– Давно вы знакомы? Необычная женщина, что-то в ней
чувствуется незаурядное.
– Еще бы! – Сергей улыбнулся. – Ты даже не
представляешь, насколько незаурядное! Мы с ней познакомились пятнадцать лет
назад, на полигоне в Казахстане. Точнее, сначала я познакомился с ее мужем.
Павел Грибов был тогда знаменитостью, восходящей звездой. Гениальный конструктор,
блестящий математик… а она – ты не поверишь! Она тогда была летчицей,
испытывала новые модели самолетов.
– Летчицей… – протянула Надежда. – Вот это
да…
Она представила Татьяну за штурвалом самолета и поняла, что
именно там она смотрелась бы лучше всего.
– Такая потрясающая была пара! – продолжал Сергей.
– Ты все время повторяешь – был, была… Почему все это в
прошедшем времени?
Сергей помрачнел:
– Тогда-то с ними и произошло несчастье. Говорят, люди
связанных с риском профессий часто погибают в самой спокойной ситуации.
Знаменитый альпинист Абалаков утонул в ванне. Минеры попадают под машины,
мотогонщики погибают под случайно обрушившимся балконом… Так и у них. Татьяна с
Павлом ехали на машине, она была за рулем, и в них врезался «КамАЗ». Водитель
«КамАЗа» был пьян, не получил ни царапины. Павел страшно разбился и с тех пор
стал инвалидом. Татьяна не так пострадала, но летать после этого больше не
могла… Психологически не могла, у нее в душе что-то сломалось.
– А здесь-то она что делала?
– Я же говорил, Павел последнее время выполнял для
Загряжского какую-то большую работу. Ходить он не может, прикован к креслу, но
светлая голова осталась, и Загряжский подключил его к своей разработке.
