Сегодня у нее была такая возможность, Алекс признался, что
это он послал женщину с автоматом. Он хотел запугать таким образом Алису, но
лишь разозлил ее. Сегодня Алекс был в ее руках, ей стоило нанести только один
удар… Но Алиса не сделала этого по двум причинам. Во-первых, не хотела убивать
никого в собственной квартире, тем самым давая следствию улики против себя. И
во-вторых, Алиса хотела мести страшной, прочувствованной, полноценной, ей недостаточно
было убить человека, не сознающего, что с ним происходит. И самое главное –
даже эта месть была второстепенна. Главное было – достать косметичку с ее
содержимым, достать ключ от ее мечты, ключ от „Серебряного сокола“.
И вот теперь Алиса стояла возле больничной стены и смотрела
на кучу прошлогодних листьев. Косметички не было. Алиса огляделась по сторонам,
будто больничные корпуса или здание морга могли ответить ей, куда делось
спрятанное здесь сокровище.
Если бы косметичку нашли бандиты, от которых она удирала
минувшей ночью, Дух так или иначе упомянул бы об этом. Хотя возможно, что они
вернулись сюда позже, после того как Алиса убежала от них…
Еще раз оглядев больничное здание, Алиса остановила свой
взгляд на окне второго этажа. Она вспомнила, как, зарывая в листья косметичку,
заметила движение за этим окном. Может быть, тот, кто следил тогда за ней,
увидел и куда делась потом косметичка?
„Нужно будет, – подумала Алиса, – когда стемнеет и
большая часть врачей разойдется по домам, пробраться в больницу и выяснить, кто
стоял у этого окна и что он видел“.
Велора Михайловна Сырникова внезапно проснулась. Честно
говоря, такого с ней не бывало ни разу в жизни: сон у Сырниковой был отменный,
как говорила ее тетка Елизавета – чугунный сон. Но сейчас она проснулась от
какого-то неясного предчувствия или от едва различимого звука. Сырникова
прислушалась.
В ночной больнице было тихо, только где-то в хирургии
негромко бормотали водопроводные трубы да изредка гулко всхрапывала соседка по
палате Анна Поросенко. Сырникова позавидовала соседке и попыталась уснуть, но
не тут-то было. Что-то мешало ей, что-то ее тревожило. Попытавшись устроиться
поудобнее, Велора Михайловна повернулась на бок, больничная кровать жалобно
скрипнула, и в ту же секунду обострившийся в ночной тишине слух уловил еще один
едва слышный скрип. Возле двери палаты скрипнула половица. Сырникова
повернулась на этот звук, но в комнате было так темно, что ей не удалось ничего
разглядеть, хотя и показалось, что возле двери вырисовывается что-то еще более
темное, чем окружающая темнота. Она подумала, что разыгрались нервы и мерещится
поэтому всякая чушь. Еще подумала, что придется теперь просить у сестры
снотворное, а Сырникова всю жизнь считала тех, кто принимает снотворное,
неженками и кривляками.
И в это мгновение пол снова скрипнул. Сырникова замерла,
задержала дыхание, вслушиваясь в ночную тишину, не веря своим страхам. В
комнате было душно, сонное дыхание трех женщин создавало ощущение покоя. Снова
всхрапнула Поросенке, перевернулась, простонав пружинами койки, и отчетливо
пробормотала во сне: „Показатели за четвертый квартал определенно занижены“.
Сырникова подумала уже не разбудить ли невозмутимую Анну и не поделиться ли с
ней своими глупыми страхами, но потом представила, как та будет тупо смотреть
на нее спросонья, и передумала. Она неподвижно лежала, почти не дыша,
всматриваясь в густую темноту и вслушиваясь в едва различимые ночные шорохи.
Вдалеке на посту дежурной медсестры раздавались приглушенные голоса – видимо,
кому-то из больных понадобилась помощь, а может быть, пришел к этой
вертихвостке поболтать дежурный ординатор. Велора Михайловна с завистью
представила себе ярко освещенный настольной лампой пост, электрический чайник,
коробку с печеньем…
Пол снова скрипнул, и на этот раз гораздо ближе к ее
кровати. Сердце Велоры билось, как птичка в лапах кота, лоб от страха покрылся
холодным потом. Она окончательно решилась разбудить Анну, пусть даже та высмеет
ее, назовет паникершей и трусихой… Велора приоткрыла рот, чтобы вполголоса
окликнуть спящую соседку, но в это самое время сгусток темноты метнулся к ее
кровати, и сильная рука зажала рот платком, пропитанным какой-то остро и
неприятно пахнущей жидкостью. Сырникова попыталась вскрикнуть, вырваться,
подняться… Но сильные руки страшного ночного гостя прижимали ее к койке, не
давая возможности пошевельнуться. Сердце Велоры Михайловны, и без того бившееся
у нее в горле, заколотилось с немыслимой, невозможной частотой и, не выдержав
этого напряжения, остановилось, как останавливаются часы, если сверх предела
перекрутить их пружину.
Почувствовав, что женщина на кровати у окна перестала
сопротивляться, ночные гости бесшумно переложили ее на складные носилки и
вынесли в коридор. Там они чуть ли не бегом донесли безжизненное тело до лифта,
пронесли мимо дремлющего дежурного, который приоткрыл было один глаз, но,
увидев, что человека на носилках несут не в больницу, а из нее, решил, что это
ему снится, и снова погрузился в глубокий и здоровый сон.
На улице людей с носилками поджидал фургончик „Скорой
помощи“. Носилки вкатили через заднюю дверь, санитары вскочили в боковую, и
фургончик сорвался с места.
И только когда „Скорая“ далеко отъехала от больницы,
сидевший рядом с носилками мужчина кавказского вида, почувствовав неладное,
пощупал у Сырниковой пульс. После этого он смачно выругался и мрачно уставился
на одного из „санитаров“:
– Вы, работнички хреновы! Вам ведь велели ее живую
притащить!
– Что значит – живую? – отозвался один из
„санитаров“, тот, что повыше и похудее. – Она и была живая… Померла, что
ли? Ну так ее разэтак! – Он наклонился над телом на носилках и вгляделся в
лицо мертвой Сырниковой, на котором свойственное Велоре Михайловне при жизни
постоянное недовольство постепенно переходило в абсолютное безразличие смерти. –
Да ешь твою плешь! Эта же вообще не та!
– То есть как это не та? – Кавказец приподнялся на
сиденье, медленно багровея и наливаясь яростью. Вы что – еще и бабу перепутали?
– Да поди разберись в темноте, – оправдывался
„санитар“, – мы взяли то, что лежало… Кровать та самая была, около окошка…
– Точно не та? – еще раз переспросил Дух.
– Точно, – растерянно отозвался „санитар“. –
Эта – худая, старая очень и с усами, а та была вроде помоложе и с виду
попригляднее…
– Может, тебе она теперь старше кажется, оттого что
мертвая?
– Да нет, Дух… та точно была помоложе, и усов не было.
– А по мне, – вступил в разговор второй
„санитар“, – все бабы, которым больше сорока, на одно лицо. Поди их
разбери…
– Да ты, Крыса, ее и не видел! Мне ее старушенция из
морга показывала.
– Тихо! – заорал Дух. – Нечего по ерунде
базарить! Оба хороши! Теперь-то что делать? Не возвращаться же в больницу – все
равно в темноте нужную бабу не найдете, черт ее знает, куда она делась. Может,
ее перевели или вообще выписали. Теперь от этой еще избавляться надо. – Он
злобно покосился на труп Сырниковой.
