Муслим резко обернулся. В дверях ванной стоял тот жалкий
псих, о кого он не захотел пачкать руки, но как он изменился! Лицо его было не
мертвенно-бледным от страха, как минуту назад, а багровым от ярости, глаза
пылали ненавистью, а в руках он держал все тот же злополучный топорик для
отбивания мяса.
Муслим вытащил из ножен на поясе большой десантный нож, но
не успел им воспользоваться: топорик обрушился на его лицо, разрубив бровь и
залив кровью глаза. Муслим, мгновенно ослепший от крови и ярости, ткнул вслепую
ножом, но не попал в своего противника, а топорик снова обрушился на его лицо.
Бандит яростно вскрикнул — ему было обидно, что его ранил жалкий идиот, но он и
мысли не допускал, что тот сможет победить его, убить, помешать ему выполнить
приказ Светланы… Сознание его мутнело, мутнело.., ему внезапно захотелось
спать, спать…
Топорик опускался на его голову раз за разом, превращая ее в
кровавое месиво. Инна с ужасом смотрела на то, что делает ее сын. Она понимала,
что он спас себя и ее от смерти, но все равно ей было страшно смотреть на него
сейчас — багрового от ярости, наносящего удар за ударом по уже безжизненному
телу. Постепенно поворачивая кисти связанных рук, Инна смогла освободить руки
от веревок. Павлик наконец прекратил свою ужасную работу — вряд ли он понял,
что его противник мертв, скорее всего, просто устал.
Он выронил из рук окровавленный топорик, бессильно опустил
руки и по-детски, навзрыд, заплакал.
Инна смотрела на него снова с привычной жалостью — это опять
был ее Павлик, несчастный обиженный ребенок, тот самый Павлик, кого она по
утрам водила в детский сад, в морозы до глаз обматывая теплым шарфом, Павлик,
которого она учила читать и писать, с которым выводила в первом классе длинные
ряды аккуратных палочек, Павлик, которого она собирала на школьный выпускной
вечер. Сейчас он стоял перед ней — несчастный, искореженный войной, больной,
плачущий человек с окровавленными руками, в залитой чужой кровью одежде… Кто
сделал его таким? Кто виноват в его искалеченной судьбе?
Инна обняла сына, прижала его к себе, не думая про
окровавленную одежду, прижала, как прижимает к себе, любая мать, чтобы защитить
его, уберечь от окружающего бесконечного зла, от внешнего мира с его
опасностями и невзгодами.., она прижала к себе своего несчастного сына и заплакала
вместе с ним.
* * *
Юрий Костромин плохо спал ночь. Это бы еще ничего, но он
плохо спал не первую ночь.
Он плохо спал с того самого дня, когда…
Когда прогремел взрыв, оборвавший жизнь крупного российского
финансиста и тэ дэ и тэ пэ Александра Васильевича Строганова, — с того
самого дня, когда он убил своего школьного друга.
Он всегда ему завидовал. Все этому паршивцу доставалось так
легко, почти даром. Он все мог себе позволить, имея такие тылы. Такую мамашу,
эту железную леди. И с женщинами ему тоже везло… Но что хуже всего, за что
Костромин его особенно ненавидел — это за его покровительственный тон. За то,
как он изображал из себя благодетеля: «Я тебя сюда устроил — значит, ты — мой
человек».
Когда замаячила история с «калмыцкими» деньгами… Когда же Юрию
пришла в голову идея операции? Как-то сама собой она сложилась у него в мозгу.
И потом в дружеских беседах с Александром он незаметно, ненавязчиво подкидывал
ему эту идею раз за разом, пока до того не дошло. Так что у этого кретина
сложилось впечатление, что он сам придумал операцию. Как же! Сам он мог
придумать, только как очередную девку задурить. С ним было даже неинтересно —
так легко он заглатывал любую наживку, так легко поддавался убеждению.
Юрий волновался, сумеет ли он убедить Строганова, что после
операции тот должен исчезнуть, лучше всего умереть. Оказалось — зря он
волновался, процесс убеждения прошел как по маслу. Александр даже сам подсказал
некоторые детали. Тогда они и придумали замечательный трюк с взрывающейся
машиной. Строганов должен был сесть в свою машину на глазах всего одного
свидетеля, желательно такого, который смотрел бы только на него, на
несравненного, неповторимого Александра Васильевича Строганова, и не заметил бы
вторую машину, невзрачные неброские «Жигули», подъехавшие слева к шикарной
строгановской БМВ.
На этом этапе операции главная роль отводилась Костромину.
Он должен был заранее, подъехав вплотную слева к машине Строганова и улучив
момент, когда вокруг не будет посторонних глаз, открыть левую дверцу БМВ
(Строганов дал ему дубликат ключей) и втолкнуть в машину пьяного до бесчувствия
бомжа приблизительно такого же роста и комплекции, как Александр. Найти бомжа и
довести его до нужной кондиции тоже входило в его задачу. Затем он должен был
крутиться на «Жигулях» поблизости и ждать появления Строганова. Как только тот
вышел из банка, обеспечив себе свидетеля, Костромин должен был снова подъехать
к БMB, чтобы Строганов, сев в свою машину справа и перебравшись через
бесчувственное тело, тут же незаметно выскользнул из нее слева и пересел в
«Жигули» Костромина.
Через секунду должен был прогреметь взрыв, изуродовав до
неузнаваемости ни в чем не повинного бомжа и открывая перед Строгановым двери в
новую безбедную и свободную жизнь.
Так видел операцию Строганов. Костромину он, как всегда,
отводил самую трудную часть работы и справедливую, как он полагал, долю
прибылей — двадцать пять процентов. Костромин скрипнул зубами и согласился. Сам
он видел операцию несколько иначе.
В тот роковой день Строганов вышел из банка, отослал назад
свою девицу — так, чтобы она не успела дойти до дверей и стала бы надежным и
искренним свидетелем его гибели. Взглянув на нее в последний раз, он открыл
дверцу своей БМВ с тонированными стеклами, не позволявшими видеть внутренность
салона, заметил силуэт мужчины на сиденье и сел рядом, чтобы секундой позже
перелезть через своего соседа и выскочить из обреченной машины. Он захлопнул за
собой дверцу и повернулся лицом к бесчувственному телу. Забавно было наблюдать,
как менялось выражение его лица. В первый момент он еще ничего не понял —
человек в машине был одет в плащ с высоко поднятым воротником, примерно такой
же, как у самого Строганова, отчасти закрывавший лицо… Но когда он открыл глаза
и подмигнул Строганову, тот узнал в нем Костромина, и на лице этого любимца
судьбы появилось сначала недоумение, непонимание, потом — растерянность, потом
— обида капризного ребенка, которому подарили на Новый год не ту игрушку.
Обида была тем более искренней, что он никак не ожидал
неприятностей именно от Юры, своего школьного приятеля, кому он сделал в жизни
так много хорошего. Он еще не понял, чем грозит ему эта неожиданность, он понял
только, что операция отклонилась от намеченного плана, и хотел спросить
Костромина, в чем дело и где бомж. Но Костромин вынул из-за пазухи револьвер,
направил его на своего школьного друга и покровителя и сказал с неожиданно злой
усмешкой:
— Бомжа ищешь, Саша? Так ты и есть бомж.
Извини, дорогой.
С этими словами он ударил Строганова рукояткой револьвера в
висок.
