Разбегались морщинки по круглому лицу, забивалась в них пудра, скатываясь грязными шариками, расползались серые тени и алая помада. Страшна была Клавдия Антоновна.
– Думаешь небось, почему тебя выбрала? Случайно, по безумию своему, или с умыслом? С умыслом, милая моя, еще с каким умыслом. Чего тебе искать? Чего желать и о чем жалеть? Разве что о несбывшемся, так оно и не сбудется, бальзаковская ты дева.
Пальцы, пальчики, стоптанные, стертые, но выученные держать вес тела. Занемели? Ничего, справятся, удержат равновесие, не позволят упасть.
Первая позиция.
– Я вижу твою жизнь, как собственную, они не так и различаются, Дашенька. Я помогу тебе, я сберегу тебя от боли и одиночества, от ощущения никчемности и страха перед старостью. Я покажу тебе, во что превращается любовь.
Толчок в грудь, падение и жестким о голову. Темнота.
– Марик? Узнал?
– Узнал. Чего тебе надо?
– Уже тыкаешь? Ладно, мы люди не гордые. Дело к тебе есть.
– Мне некогда.
– Ну да, конечно, ты же ищешь важную вещь. Очень важную вещь, просто-таки жизненно необходимую, ведь без нее, Маричек, жизнь твоя как раз и закончится.
– Она у тебя? Как?
– А какая разница? Но ладно, скажу. Вы в «Анду» секретаршу послали, а я уборщицей была… да, Марик, уборщицей, на которую никто-то внимания не обращает, которая с удовольствием поможет занятому человеку, отнесет почту, раз уж наверх едет… а заодно и приберет посылочку. Ту самую, Марик, за которой вы бегаете. Вы от Артюхина, но он же не дурак, чтоб фамилию светить, поэтому надо было думать, Марик, надо было сторожить другое имя.
– Умная, а? И чего ты хочешь?
– Поговорить. Я на даче. Жду. И чем скорее, тем лучше. Это ведь не в твоих интересах медлить, правда?
Дом вымерз. Распахнутая дверь, раскрытые окна, снег на пороге и подоконнике. Странно, что еще не ограбили. Или ограбили? Беспорядок. Сброшенные с полок книги обложками вверх, страницами вниз, грязь на ковре, синтетический пух скрипит под ногами, и, поддакивая ему, хрустит стекло. Из кресел и диванов, пробиваясь сквозь раны в обивке, торчат металлические кости.
Беззащитен дом. Ранен дом. Обижен дом.
– Ты здесь живешь? – Ядвига, подняв с пола книгу, стряхнула налипший снег. – Красиво.
Скорее уж похоже на свалку. Интересно, что здесь пытались найти? И кто? Сколько их было? И что теперь делать?
Обрывая череду вопросов, зазвонил телефон. Звук прокатился по пустым комнатам, нарушив морозную тишину.
– Тебя, – сказала Ядвига, водружая книгу на полку. – Они тебя ждали. Скорее всего.
И оказалась права.
– Ефимка? Вернулся? Это хорошо, что вернулся, разговор к тебе имеется, – голос тонул в помехах, плыл, то исчезая – тогда трубку заполняло сипение и стук, – то вдруг снова появляясь и вытесняя прочие звуки. – В общем так, Ефимка, положение у тебя аховое. Ты ведь у ментов на крючке, они думают, что это ты секретутку замочил.
– Ты кто?
Ядвига подошла, стала рядом, знаком показав, что тоже хочет послушать.
– От многих знаний многие беды, – ответил собеседник, похрюкивая. – Ты не вопросы спрашивай, а слушай-ка сюда. Хочешь выпутаться?
– А кто ж не хочет?
– Правильно мыслишь. Значит, так, во-первых, на фирму не суйся, пасут. Во-вторых, девку свою хочешь получить живой? Думаю, что хочешь, хороша девка, на диво хороша, сам бы за такую горы свернул, ну да тебе того не требуется. С тебя одно надо – документы.
– Какие документы?
– Ай, Ефимка, ну ты разочаровываешь, право слово! Я уж понадеялся, что образумишься, а ты… огорчаешь, огорчаешь, дружок. Смотри, сейчас-то и шанс есть, и дом есть, и ты живой, а ведь могло бы иначе. Не боишься, Ефимка, в другой раз не на свалке, а в гробу проснуться?
Спокойнее, не сорваться, не наорать, говорить, пока есть возможность разговора.
– Я и вправду не имею понятия, о каких документах идет речь. У меня много и всяких, какие конкретно вам нужны?
– Конкретно, говоришь? А что, я конкретику вообще люблю. Те нужны, которые последнего контракта касаются, Артюхина…
– Я с ним не встречался.
– Ой врешь, дорогой, ой и врешь! Неужто ты меня за дурака держишь? Нет, Ефимка, так не пойдет. Приходил к тебе гений наш. Я точно знаю, что приходил. Так вот, сроку у тебя двенадцать часов. Потом я позвоню. Будут документы, будет разговор. А на нет, сам знаешь… в общем, бывай. И хорошего тебе дня.
Гудки. Порыв ветра прокатился по комнатам, толкнул дверь, закрывая, давая понять, что отступать некуда. Да Ефим и не собирался. Значит, двенадцать часов на решение задачи? Иначе Дашку убьют, дом сожгут, а его самого живьем похоронят. Нечего сказать, чудесная перспектива, прямо-таки сказочная.
Ольга обошла комнату по периметру. Метров пять в длину, два в ширину. Серые стены, сырые и холодные, серый потолок с потрескавшейся штукатуркой, лампа без абажура, кровати без матрасов, зато целых шесть, выстроились вдоль стены. Кровати прикручены к полу, как и железный стол, и пара стульев. Тряпье в углу за дверью. Сама дверь – железо, заклепки, крохотное окошко, запертое снаружи. Натуральная камера.
А она, Ольга, зэчка. Господи, ну как же так вышло! Как?
– Не нервничай, – пробормотал Сема, пытаясь подняться. – Мы выберемся отсюда, мы обязательно выберемся.
Он твердил это постоянно, как только стал разговаривать, и Ольге уже начинало казаться, что лучше бы ее нечаянный сокамерник оставался в прежнем состоянии. Лежал себе и не мешал. А теперь бормочет, бормочет – как он выбраться собирается? Или на помощь рассчитывает? На спецназ, ОМОН, отряд «Альфа» и Стивена Сигала в придачу? Сам-то на героя не тянет, наоборот даже – крыса лабораторная классическая.
– Я им нужен живым, – крыса сумела-таки подняться и сделать шаг. Руки она развела в стороны, точь-в-точь канатоходец, только без каната. И без трико в блестках: на тощем тельце Семы болтается черная майка с эмблемой спортклуба «Атлант», прикрытая грязной вязаной безрукавкой, майка заправлена в широченные спортивные штаны, закатанные так, что видны тощие щиколотки и синюшные от холода голени. Вот уж и вправду супергерой, обхохочешься.
И Ольга захохотала.
Она смеялась, обняв себя руками, раскачиваясь, прижимаясь к стене уже без опасения испортить куртку – зачем куртка, если ее убьют? Она смеялась и била кулачками в дверь, пока боль не отрезвила, но всего лишь на мгновение.
Убьют. Обязательно убьют. И значит, нет смысла в будущем, нет и в настоящем, есть лишь прошлое, которое тоже бессмысленно. И вся ее жизнь вместе с домом на краю села, собаками, страхами, надеждами, планами – бессмысленна.
Нету Ольги, и не было никогда.
