— Что-то должно было остаться.
— Что?
— Детали, фрагменты.
Скрипя зубами, она шагнула к краю пепелища; под ее ногами
клубился пепел.
— Может быть, я смогу найти образчик ткани, петельку
или хотя бы шнурок.
Я с трудом сдержал улыбку. Когда все обратилось в пепел,
Джен вернулась к своему коньку: шнуркам.
Она опустилась на колени и принялась разгребать гарь руками,
отворачиваясь от дымящего, еще пышущего жаром пластика.
— Джен.
— Мы могли бы даже найти здесь уцелевшую обувку. На
пожарищах часто обнаруживают вещи, которые огонь почему-то не тронул…
Конец фразы потонул в кашле, вызванном едким дымом и ей же
самой разворошенным, поднявшимся в воздух пеплом. Она схватилась руками за
лицо, оставляя на щеках полосы сажи, а потом, отдышавшись, сплюнула что-то
черное.
— Джен, у тебя крыша поехала?
Она подняла на меня глаза, явно удивляясь тому, почему я не
рядом с ней.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— А как по-твоему, что я делаю, а? Ищу эти чертовы
туфли, вот что! Разве не этим мы занимались все это время?
Я покачал головой.
— Я искал Мэнди.
Джен развела почерневшими руками.
— Ну, так ведь с ней все обернулось наилучшим образом.
Она, видимо, получит повышение. И теперь ты хочешь отказаться? Только потому,
что так нам сказала Мвади Уикерсхэм?
Я вздохнул и ступил на пепелище, чувствуя жар под подошвами.
Солнце уже зашло, и свет на дворе исходил главным образом из сердцевины
пожарища. Я опустился на колени рядом с Джен.
— Может, хватит?
— Я ищу.
— Что? Туфли накрылись.
Она резко и сердито затрясла головой, как двенадцатилетняя
девочка, которую заставляют переехать в Нью-Джерси. С таким видом, словно ответ
не мог быть выражен в словах, и только законченный идиот мог думать, будто это
возможно. Она искала утраченную крутизну, а это, пожалуй, то, что труднее всего
найти.
— Джен, может быть, так будет лучше? — тихо
сказала я.
— Лучше?
— Я что хочу сказать: неужели ты вправду хочешь
работать на этих ребят? Вынашивать грандиозные планы джаммеров? Каждую минуту
своей жизни думать о том, как изменить мир?
Она вскинула на меня вспыхнувшие глаза.
— Да, именно этого я и хочу.
— На самом деле?
— Это то, чего мы всегда хотели.
Она снова принялась копаться в золе: едкий, черный пепел
поднялся в воздух, забиваясь в ноздри, и щипал глаза. Мне пришлось отвернуться.
— Я что имею в виду, Хантер, — чего на самом деле
хочешь ты? Вернуться к тому, чтобы просматривать рекламу за деньги? Участвовать
в фокус-опросах и обсуждать животрепещущую тему, когда вернутся в моду гетры?
Перехватывать новейшие способы завязывать шнурки? Просто наблюдать, вместо того
чтобы действовать?
— Я не просто наблюдаю.
— Просто. Ты фотографируешь, продаешь снимки,
теоретизируешь и много читаешь. Но ты ничего не делаешь.
У меня глаза полезли на лоб.
— Я ничего не делаю?
А у меня как раз было такое чувство, будто очень даже делаю.
Особенно в последние два дня, после того как встретился с Джен.
— Не делаешь. Ты наблюдаешь. Ты анализируешь. Ты
следуешь. Это часть пирамиды, которая нравится тебе больше всего: быть наверху
и смотреть вниз. Но ты боишься что-нибудь менять.
Я судорожно сглотнул, дым во рту ощущался вкусом
подгоревшего тоста. Никаких возражений в голову не пришло, потому что она была
права. Я следовал за ней сюда всю дорогу, шаг за шагом, и всякий раз, когда
готов был отступиться, именно она делала следующий шаг. Как, собственно говоря,
и принято у охотников за крутизной, я просто ухватился за инициативу и энергию
Джен, за ее настойчивое стремление ко всему странному и пугающему.
И вот в итоге оказался неспособен даже на то, в чем вроде бы
всегда был хорош, — наблюдать. Позорно проглядел то, что за нами следили,
и допустил, чтобы шайка тупых пурпурных голов использовала Джен, оставив ее ни
с чем.
Я вспомнил, как послал Мэнди фотку со шнурками — продал Джен
с первой же нашей встречи. И кто я после этого, если не барахло? Ничего крутого
во мне нет, это стало ясно еще сразу после отъезда из Миннесоты.
Я не имел отношения к джаммерам и не заслужил того, чтобы
быть с Джен.
— Ладно. Убираюсь с твоей дороги. — Я встал.
— Хантер.
— Нет, я правда не хочу тебе мешать.
В жизни не слышал, чтобы мой голос был таким хриплым, и не
чувствовал в желудке такого твердого кома.
Я потащился прочь и, прежде чем достиг переулка, услышал,
как она снова копается в куче.
Глава 34
— Ты мыл руки?
— Да, я мыл руки.
Мой отец поднял глаза, в кои-то веки сочтя мой тон более
тревожным, чем очередной устрашающий график.
— О, извини, конечно, ты мыл.
Победа. Эх, если бы я только мог улыбнуться. После стольких
лет безуспешных попыток мне наконец удалось заговорить настоящим голосом
робота. Невыразительным, бездушным, пустым. Я знал, что отец уже никогда не
спросит меня, мыл ли я руки.
Моя злость на Джен и на себя остыла еще накануне вечером, по
дороге домой, превратившись к тому времени, когда я лег в постель, во что-то
твердое и холодное. Этим утром я чувствовал себя мертвецом.
Мама молча налила мне кофе.
После длинной паузы отец спросил:
— Трудный вечерок?
— Очень.
— А тебе идут такие волосы, — сказала мама с
легким нажимом, благодаря чему эта фраза приобрела форму вопроса.
— Спасибо.
— И руки не выглядят сегодня такими пурпурными.
— Я бы так не сказал.
Вообще-то неприглядное отражение, увиденное мной в зеркале в
ванной, показало, что краска поблекла, но только самую малость. При такой
скорости обесцвечивания я как раз закончу колледж с нормальным цветом рук.
— Расскажи нам, что не так, Хантер? — попросила
мама.
Я вздохнул. Наверное, они уже догадались, да и все равно я
бы рассказал им, рано или поздно. Так может, лучше не держать это в себе?
— Джен.
— О Хантер, мне так жаль.
— Быстро, однако, — добавил отец, приложив к делу
свой блистательный эмпирический ум.
