– Так, так… – Быстро пролистав последнюю тетрадь,
Гришин закурил, извиняющимся жестом отогнал табачный дым от Звягинцева: –
Интересно!
– Это… – начал было профессор, но Володя, кажется,
даже не услышал.
– Лев Поликарпыч, – выговорил он почти с
мольбой, – вы в самом деле не возражаете, чтобы я попробовал это на зуб?
Глаза его блестели, всё тело напряглось, борода колюче
топорщилась. С таким видом наркоман говорит о новом, ещё неосвоенном зелье. Вне
сомнения, Володя Гришин полагал перманентное напряжение всех наличных извилин
единственно возможным способом жизни. Крылатое выражение «пока я мыслю, я
существую» известно всем. Увы, абсолютное большинство народа ведёт себя так,
что мыслительного процесса не заподозришь. Что у нас, что за океаном. Выпивка,
секс да сериалы по ящику, от которых мозги уподобляются арбузу: полоски ещё
видны, а вот извилин… В этой квартире обитал яркий образец прямо противоположного
свойства. Что тоже имело свои издержки.
– Послушай, Володя… – Звягинцев обстоятельно
щёлкнул замками опустевшего кейса. Ему не хотелось показывать, как дрожат
руки. – Это тетради моего отца. Ты уж извини, если от важных дел тебя
отвлекаю.
Володя, снова вскинувший голову от драгоценных бумаг, в этот
раз против обыкновения не перебил его на полуслове. Быть может, развод с
любимой, как выяснилось, женщиной кое-чему его научил.
Лев Поликарпович отказался от предложенного кофе и спустился
на улицу, чуть не забыв палку в прихожей. Перед его глазами плыло лицо широко
улыбающейся Марины. «Пап, а давай пойдём по улице далеко-далеко? Вот просто
пойдём и пойдём…»
Солнце успело скрыться за горизонтом, и из мокрых кустов
выползали густые, далеко ещё не весенние сумерки. Они надёжно окутали и укрыли
фигуру рослого, плотного человека, неподвижно стоявшего возле угла соседнего
дома. Человек был облачён в долгополое бесформенное пальто и «всесезонную»
шляпу, низко надвинутую на лицо. Плюс тёмные очки в пол-лица, плохо
соответствовавшие освещению и времени суток. Он проводил взглядом удалявшегося
профессора и стал смотреть на окна квартиры на втором этаже.
При полном параде
«Может, взять да покраситься?»
А что? Посмотришь на улице – мужики чуть не через одного крашеные.
Осветлённые, мелированные и какие угодно. Не говоря уже про рекламу на
телеэкране. Все эти так называемые мужчины, которым другого дела нет, кроме как
трясти перед камерой ухоженными локонами. Естественно, без единого седого
волоска. Не с чего, наверное, было их наживать.
«Или вообще наголо? Под Котовского…»
Утро есть утро. Чего только спросонья в голову не взбредёт.
В ту самую, полуседую и неисправимо кудлатую. Маша сейчас взъерошила бы ему
вихры и заявила, что седина бобра не портит. А он бы ей ответил…
Сегодня она опять приснилась ему. Это был очень страшный
сон. Он снился Кудеяру время от времени все полтора года вдовства, повторяясь
почти один к одному, но от этого только становился страшнее.
Вот и сегодня ночью Иван задыхался и прыгал через ступени,
мчась бесконечными лестницами на седьмой – из пятнадцати – этаж потрясённого
взрывом, объятого пламенем «Гипертеха». Туда, где рушились горящие стены
обширного лабораторного зала. Ещё полуторасаженный прыжок… и ещё… и ещё…
«Ваня!..»
Ему говорили, что Маша и с нею двое сотрудников погибли
мгновенно, и атомы, на которые их разнесло, смешались с хлопьями жирной сажи,
повисшей на потолке. Во сне всё было не так. И он был не в Москве, куда уехал в
действительности, и Машу не убило сразу при взрыве. Она отползала на
четвереньках по опрокинутому железному шкафу, отбиваясь от огня рабочим
халатом, и звала его на помощь, звала…
«Ваня!..»
Иван рванулся вперёд, чтобы бешеными скачками преодолеть
пылающий пол, подхватить на руки, унести… Незримая стена встретила его в двух
шагах от Маши и отбросила прочь. Он вновь бросился на приступ и врезался в эту
стену с такой силой, что затрещали суставы и кости… Прозрачная преграда
оставалась неодолимой.
«Ваня…»
И тогда он проснулся, взмокший и обессиленный. Проснулся,
чтобы зачем-то продолжать жить без неё…
Скудин хмуро посмотрел в зеркало, поудобнее перехватил
опасную бритву и принялся соскабливать с лица мыло вместе со щетиной. Всякие
там станки «Жиллет», которых лучше для мужчины нет, он не уважал. Баловство.
Часы показывали начало восьмого. Зарядка сделана, холодный
душ принят. До прихода машины оставалась варка пельменей – и тоскливый завтрак
в компании с Валькой да Жириком.
Сегодня ему предстояло дело особого рода.
Лев Поликарпович Звягинцев, конечно, сам ничего Ивану не
говорил. Но он пожаловался своей молодёжи, Виринея по секрету сообщила
Гринбергу, а уж тот во всех деталях и красках, с подробностями и собственными
дополнениями, передал командиру. Кудеяр не особенно удивился, узнав, что по
прочтении отцовского дневника профессор исполнился нетривиальных научных идей и
буквально бегом устремился к академику Пересветову. «Надо, – сказал
он, – срочно экспедицию собирать! На Кольский!» – «Друг мой, – будто
бы устало и мудро ответил ему Валентин Евгеньевич, – ты бы лучше огород
готовился возле института разбивать. Как пулковские астрономы, которые возле
обсерваторий капусту сажают. Где я тебе денег ещё и на экспедицию наскребу?
Чего доброго, вообще тему придётся закрыть…» Рассказывая это Гринбергу,
язвительная Виринея чуть не плакала, так что Женя пришёл к подполковнику весьма
удручённый. «Мне, может, дедушкин горшок выкопать, а, командир?.. Посоветуй…» –
«Погоди, – сказал Кудеяр. – Без самопожертвований обойдёмся». И,
выманив профессора Звягинцева из лаборатории, отозвал его в уголок коридора.
Через пять минут Лев Поликарпович заметно посветлел лицом, а ещё через пять они
вчерне разработали план, в котором каждому отводилась одинаково важная роль.
Вечером того же дня профессор звонил из дому в Америку другу
Иське и думать не думал о зубодробительном счёте, который ему за эти переговоры
пришлют.
Сегодня пришла очередь действовать Кудеяру. Следовало
предпринять всё возможное, чтобы не оплошать.
Повесив полотенце, Скудин вышел в коридор и принялся
накручивать диск телефона. Рановато, конечно, но вечерами у Риты линия была
непробиваемо занята. Ничего не поделаешь, коммуналка. Коридор один, сортир
один, телефон тоже один.
– Слухаю! – сняли наконец на том конце трубку.
Скудин уже знал, что Ритина бабуля, славная, в общем-то,
старушенция, была глуховата. Орать было без толку, подполковник только добился
бы нашествия собственных соседей. Он решил использовать военные средства в
мирных целях и выговорил каждое слово особым образом, раздельно, точно на
морозе:
– Здравствуйте. Ангелина. Матвевна. Будьте. Так. Добры.
Риту.
Спецназовский приём подействовал, как и всегда, безотказно.
Зато… Увы, на мгновение утратив бдительность, Иван выболтнул слова, являвшиеся
кое для кого кодовыми. Вопль воодушевлённого Жирика, раздавшийся прямо над
ухом, заставил Кудеяра вздрогнуть.
