– Прошу, Лев Поликарпович. – Хозяин кабинета
приподнялся навстречу профессору, указал на стул и распорядился по селектору: –
Ефросинья Дроновна! Чаю.
Суровое лицо Кудеяра было пасмурней обычного, через лоб от
переносицы протянулись две вертикальные морщины. Он только что вернулся из
прокуратуры и пребывал в отвратительном настроении. Разговор со следователем,
занимавшимся делом о пожаре в квартире Гришина, ничего не прояснил, наоборот,
только добавил тумана. Версия о взрыве газа, которую скормили налетевшим
телевизионщикам, при серьёзном рассмотрении не выдерживала никакой критики. Не
дело, а сплошные непонятки. Выключенные конфорки плиты и перекрытый кран в
ванной, – спрашивается, откуда утечка?.. Зато температура такая, что в
компьютере вся начинка расплавилась… Не говоря уж о том, что никто не слышал
грохота и все внутренние двери квартиры остались благополучно закрытыми. Это
при взрыве-то газа!.. «В общем, глухарь», – честно подытожил прокурорский
следак, и Скудин, передавая разговор Звягинцеву, закончил в том же духе:
– Ни хрена понятного.
Профессор молча кивнул.
– Разрешите? – Старшина Фрося вплыла лебедью,
никакая Орнелла Мути
[161]
не сыграла бы подобного, хоть она
там в лепёшку разбейся. Девушка внесла необъятный поднос: чай, бублики, сахар,
на отдельной тарелочке – ароматные домашние пирожки. С полупоклоном поставила
на стол, улыбнулась: – Уж вы покушайте вволю. Аппетиту вам.
Зелёная гимнастёрка сидела на ней со всем великолепием
старорусской праздничной рубахи. Называвшейся, между прочим, убивальницей.
– Спасибо, старшина. – Скудин подождал, пока Фрося
выйдет, и жестом пригласил профессора к трапезе. Самому ему есть не хотелось
совершенно, голова была занята другим. Он был практичным профессионалом. Есть
факты, так или иначе возымевшие место. Значит, должна быть и возможность
увязать их друг с другом, уловить закономерность и предугадать, что произойдёт
дальше. Он этим и занимался вот уже двадцать с лишним лет, и до сих пор
получалось вроде неплохо. Достаточно неплохо, чтобы раз за разом оставаться в
живых и ребят не терять… А здесь? Сокровища графа Монте-Кристо, и хоть бы
намёк, кто из-под кого чего вообще хочет. Какие-то тетради с закорючками вместо
букв. Чёрт знает как разбившийся аквариум, помноженный на лопнувшую батарею.
Преследователи на автомобиле, явно украденном из реквизита фильмов о Бэтмене…
Теперь ещё вот кандидат наук Гришин, валяющийся в ожоговом центре и, что
существенно хуже, по сути превращённый в растение. При выгоревшей квартире и
расплавленном компьютере… Взрыв газа, ха! Напалм, если не белый фосфор. В
аптечном киоске такого не купишь и на свалке вряд ли найдёшь… В общем, хоть
роман сочиняй, чтобы Незнанский с Марининой от зависти удавились.
– Лев Поликарпович! Чай, бублики… – Скудин указал
профессору на поднос со снедью. – Не то Фросеньку обидим.
– Ну, если Фросеньку… – Лев Поликарпович рассеянно
улыбнулся и придвинул стакан. Всему институту было известно, что старшина
Ефросинья Дроновна имела свойство неотвратимо влюбляться в начальников, с
которыми ей доводилось вместе служить…О нет! Совсем не то, о чём вы наверняка
сразу подумали. Никаких аргентино-мексиканских страстей, козней, интриг и
скандальных бракоразводных процессов. Никаких слез в телефонную трубку и
«случайных» встреч у подъезда. Фросенька (которую сам Гринберг весьма уважал в
рукопашной) влюблялась очень по-русски – тихо, заботливо и самоотречённо.
«Жалела», как раньше говорили в народе. В этом плане ей очень повезло с
нынешним командиром. Предать или обмануть такую влюблённость подполковник
Скудин и сам бы не смог и никому не позволил бы.
– Знаете, Иван Степанович, – проговорил
Звягинцев, – мы тут наконец довели до ума комплексную программу поиска
ошибок… прикинули кое-чего… ну, в смысле Марининого эксперимента…
– Так, – очень тихо произнёс Кудеяр.
– И теперь я могу почти со стопроцентной вероятностью
утверждать… – волнуясь, профессор провёл рукой по волосам, прерывисто
вздохнул, – что… в смерти Марины… виновата вовсе не какая-то её
теоретическая или практическая ошибка… Всё было правильно, она нигде не
ошиблась… В общем… Мы получили основания полагать, что имело место внешнее
воздействие. Волнового плана, скорее всего. Вы понимаете, нарушить стабильность
хронального поля при желании совсем не сложно…
– При желании? – Кудеяр не повысил голоса и вроде
бы даже не переменился в лице, но смотреть на него сразу стало страшно. –
Значит… захотел кто-то?
– Значит, захотел, – вздохнул Лев
Поликарпович. – Только как теперь выяснишь…
Оба вспомнили насквозь прогоревшую башню старого
«Гипертеха», которую вот уж скоро два года беспрепятственно поливал дождь,
засыпал снег и… по широкой дуге облетали вороны. «Что там теперь можно
найти», – грустно подумал профессор. А Скудин вдруг очень ярко вспомнил
людей-нелюдей с кошачьими зенками, от которых ему пришлось оборонять Машу едва
ли не на другой день после того, как был сделан снимок на берегу. И вот тут его
озарило. Нет, факты отнюдь не спешили послушно выстраиваться в логически
обоснованную цепочку, но некий лейтмотив определённо начал звучать. Явная
странность охотников за свернувшейся веткой чётко перекликалась с
необъяснимостью двойного потопа в «Поганкиных палатах» – где, как выяснилось,
лежали в чемодане рукописи Звягинцева-старшего. Посвящённые тем же тайнам
мироздания, к которым полвека спустя устремились его внучка и сын. Бандитский
налёт, имевший целью всё тот же обшарпанный фанерный сундучок… Странность
«Бэтмобиля»,
[162]
что гнался, светя синими, как из
преисподней, огнями, по ночному Питеру за Скудиным, увозившим чемодан, – и
явно грубая, но тем не менее плохо поддающаяся расшифровке «работа»
невыясненных граждан, доставших Володю и…. всё-таки прикончивших рукописи. И –
венец всему – взрыв и пожар в Машиной лаборатории. Взрыв и пожар, происшедшие,
как теперь выяснилось, по чьему-то хотению… Вновь мелькнуло в памяти кошачье
мурло со зрачками-щёлками, и под столом в пальцах Кудеяра безвинно погиб
шариковый карандаш: «Ну, сволочи, если вы и там побывали…»
Голос Звягинцева прервал его размышления.
– Иван Степанович, а как Глеб?
Всем, кого это касалось, было известно, что стараниями дяди
Зямы, тёти Хай и прочих гринберговских родственников Глеба Бурова поместили в
«Семёрку» – секретный медицинский центр ФСБ. И что центр этот был расположен –
тесен мир – здесь же, под Гатчиной. Буквально через забор от новых корпусов
«Гипертеха». В другой половине бывшего гостиничного комплекса.
– А никак. – Скудин дёрнулся, украдкой сунул в
мусорную корзину обломки расплющенного карандаша. – Лежит… Не живой и не
мёртвый. Мама при нём…
