Альберт, склонившийся над каким-то чертежом, удивлённо
поднял голову:
– Вер, ты же вроде у нас древнеславянская ведьма, а не
еврейская? Или как? У вас там… на тонких планах… наверное, не считается? Ведьмы
всех стран, соединяйтесь? Интернационал?..
На листе перед ним была представлена комната. Даже не
комната – кабинет. Важнейшими деталями, чьё расположение было очень точно
указано, на рисунке являлись письменный стол с лежащим на нём «дипломатом» – и
окошечко вентиляции высоко на стене.
А у левого локтя Альберта громоздился целый ворох свёрнутых
трубочками, жёстких от древности синек.
[156]
Сведущий глаз
мигом распознал бы в них схемы вентиляционных каналов на разных этажах
институтского корпуса. Синьки, естественно, являлись совершенно секретными и из
сейфа могли изыматься только по великому письменному распоряжению… на которое
доблестно начхал не кто иной, как потомственный чекист Евгений Додикович
Гринберг. Он тоже слышал, как Андрей Александрович Кадлец, замдиректора по
общим вопросам, назвал Глеба Бурова биомассой. После чего, стоило учёным
заговорщикам обратиться к нему за подмогой – и капитан Грин лишь хмуро спросил,
чем может быть полезен общему делу.
– Егильет!!! – возмутился Веня. – Да я бы на
него, скотину, весь Пульс Денсары
[157]
с удовольствием
напустил!.. – Перевёл дух и мрачно добавил: – Если бы только умел.
Как уже говорилось, долговязый блондин Вениамин Борисович
Крайчик был стопроцентным русаком, но, часто принимаемый из-за своего ф.и.о. за
еврея, решил последовать примеру датского короля.
[158]
Для
начала он поднаторел в еврейских ругательствах. Потом где-то раздобыл очень
старую и оттого ещё более интересную книжку по иудаизму и как раз в экспедиции
прочёл её от корки до корки…
– Соединим же традицию и прогресс, – провозгласила
Виринея. Посмотрела на часы, щёлкнула пальцами и обратила строгий взгляд на
замершего в боевой готовности кота Дивуара. Прозелень в её глазах на мгновение
сделалась изумрудно-искристой. – Тварь хвостатая, тварь усатая! Свободен.
Встанешь передо мною как лист перед травою ровно через сорок минут. Бду, бду,
бду!
Кот сбросил восхищённое оцепенение, встряхнулся и, как
был, – в дерматиновом набрюшнике и с железякой в кармане, –
растянулся на полу неподалёку. Господи упаси опоздать!
– Ну что? Обед? – буднично вопросила девушка. И,
не дожидаясь ответа, полезла в лабораторный холодильник за едой, купленной в
складчину.
Карманы у научных сотрудников отнюдь не трещали от денег, и
складчина была небогатая. Альберт выложил хлеб, начал резать колбасу и сыр –
все самое дешёвое, что удалось разыскать по ларькам. Бутербродный маргарин
вместо масла, да не «Бабушкина избушка» и не пресловутая «Рама», а самое
разнесчастное «Утро», грозящее распасться на химические составные. Колбасный
сыр отечественного производства, немилосердно крошащийся под ножом. Варёная
колбаса «Птичья» из Белоруссии… Заветрившийся ломоть краковской был оставлен
неприкосновенным запасом для вознаграждения Кота Дивуара. В случае, если
сделает дело.
– Ветчинки хотца, рулета крабового… – Альберт
оглядел убогий табльдот,
[159]
мечтательно прищурил
глаза. – Вер, а у вас на шабашах чем кормят? Икру дают?
– Баклажанную, заморскую, – фыркнула Виринея. И
вдруг предложила: – А то полетели со мной на метле, сам и посмотришь. Слабо?
Альберт смутился и ответил неразборчивым бормотанием.
Веня отправился набирать в чайник воду. Имидж имиджем, но до
соблюдения кошрута
[160]
он ещё не дошёл.
Льву Поликарповичу принять участие в трапезе помешал некстати
проснувшийся телефон.
– Нет-нет, Иван Степанович, не сложно, – схватив
трубку, отозвался профессор. – Сейчас буду.
Нашарил трость и отправился вниз, на первый этаж, где
неподалеку от отдела кадров располагались владения Скудина. Достаточно просторные
владения, но без излишеств – кабинет начальника, спортзал, комната командиров,
ружпарк… На входе бдел охранник с автоматом, в приёмной восседала
девица-старшина – хозяйство у Скудина большое, без секретарши никак. Было уютно
и немного старорежимно. Наигрывал «Аппассионату» трёхпрограммник на сейфе.
Негромко шуршал компьютер на столе секретарши. За стенкой слышались удары в
мягкое и раздавался голос чем-то очень недовольного Монохорда:
– Иванов, твою мать, у тебя не брюшной пресс, а
плацента! Пива жрёшь много, да ещё на посту! Что, не отдышаться никак? Ещё
поймаю с «Разиным» – на него же и посажу!
У самого Капустина, судя по всему, с дыханием, да и с
брюшным прессом был полный порядок.
– Добрый день. – Профессор улыбнулся
девушке-старшине.
Та сняла блокировку с замка и, кивая, пригласила негромко, с
каким-то ненаигранным величавым достоинством:
– Проходите, Лев Поликарпович, чего уж там.
Судя по выговору и по стати, была она с берегов могучей
Волги. И даже звалась так же, как героиня бессмертной кинокомедии, –
Фросей.
– Спасибо.
Профессор открыл тугую дверь, за ней ещё одну – и едва ли не
впервые очутился в кабинете Скудина. Небольшой кабинет был обставлен с военной
строгостью и обстоятельностью. Спартанская простота, ничего лишнего. Никакого
«европейского» изыска, который вроде бы мог позволить себе заместитель
директора по режиму. Стол, сейф, кожаный диван, истёртое плюшевое кресло…
Единственная деталь: вместо тотемных изображений Дзержинского или Президента на
стене висела фотография Марины. Очень хорошая фотография… Босая Марина сидела
на валуне, обнимая льнущую к ней пушистую белую лайку. Ласковый пёс норовил
лизнуть её в щёку, Марина смеялась, отворачивая лицо. За спиной у неё виднелась
озёрная бухточка с невысокими синеватыми ёлками, а дальше – саамские горы и
господствующая надо всем Чёрная тундра с косматым клоком низкого облака,
выползающего из-за макушки. Тучка кропила дождём, но сквозь этот дождь, сквозь
плотную серую пелену были видны залитые солнцем вершины других облаков – ещё
выше, ещё недоступнее…
