«Мастера и Маргариту» Звягинцев читал очень давно. Ещё во
времена, когда автора этого романа не было принято вслух называть классиком и
гениальным писателем. Книга, надобно заметить, ему не очень понравилась, но
одна фраза всё же приковала внимание. Короткая такая фраза: «Рукописи не
горят».
Не горят?..
Лев Поликарпович представил сметающую волну огня,
стремительно проносящуюся по Володиной квартире… Превращается в брызги
компьютер, падает набок и сминается письменный стол… Огненными веерами
разлетаются толстые, аккуратно перевязанные папки, невесомо и мгновенно
вспыхивают бережно разложенные листы…
Никогда ещё поезд метро не полз так медленно к «Парку Победы».
И где-то возле «Технологического института» профессора посетила странная и
тревожащая мысль. Почти два года назад, когда им показалось, будто тайна
многомерности мира вот-вот будет приоткрыта, произошёл тот самый взрыв в
«Гипертехе». А перед этим Марина побывала на Кольском и привезла домой
спираль-веточку, синтропод. И вот теперь он, Маринин отец, устремился туда же.
По стопам своего отца… и собственной дочери. И опять, когда уже померещилось,
будто разгадка близка, – бабахнуло! Только ударило не по Звягинцеву, чего,
кажется, можно было бы ожидать. Шарахнуло по Глебу, там, в подземелье. И по
Володе. А может, целились даже и не в людей – в отцовские рукописи, которые,
вопреки классику, очень уязвимы и великолепно горят…
Между прочим, что конкретно рвануло во время опыта у Марины,
установить пока так и не удалось. Несмотря на все старания специалистов. А у
Володи? Газ?.. Рассказывайте моей бабушке…
Лев Поликарпович пребывал в том состоянии, когда рассудок
напрочь отметает обыденность и руководствуется странной, на первый взгляд
провидческой логикой.
…Не газ. Не ошибка в расчётах. И уж подавно не старенький
кипятильник, якобы забытый погибшим сотрудником в неположенном месте. Что-то
словно ограждало от любознательности учёных некие тайны, к которым те неосмотрительно
подобрались вплотную. Что-то…
Или – кто-то?..
Рассказывал же Скудин про вполне материальные, из плоти и
крови, но не вполне человеческие существа, покушавшиеся на Марину?..
…Но рукописи – прав был нелюбимый профессором
классик! – действительно не горят. Звягинцев был бы последним идиотом,
если бы отнёс Володе оригиналы, не запасшись копиями. Отличными копиями,
снятыми при помощи сканера и загнанными в бездонную память компьютера…
Это был очень длинный день. И очень тяжёлый. Никогда ещё
подземный состав не полз так медленно по туннелю от «Электросилы» к «Парку
Победы». Но вот наконец со вздохом растворились створки вагонных дверей, Лев
Поликарпович поднялся по эскалатору – и обнаружил, что поездка к Володе заняла,
оказывается, большую часть дня, и на поверхности уже не утро, смахивающее на
вечер, а самые натуральные вечерние сумерки.
Словно в тумане, борясь с навалившейся усталостью, Звягинцев
добрался до дома и, нетерпеливо отстранив радостно скакавшего Кнопика,
направился прямиком в кабинет.
– Good evening,
[154]
– сказал ему
компьютер. Лев Поликарпович не признавал русифицированных программ, полагая,
что с компьютером надо общаться на его родном языке.
– Привет, привет, – рассеянно отозвался профессор.
Щёлкнул мышью, открывая файл с отсканированными копиями отцовских тетрадей –
надо же, действительно, воочию убедиться… И вдруг, коротко ахнув, Лев
Поликарпович в изумлении уставился на экран, а потом закричал в голос: – Чёрт!
Чёрт! Чёрт!..
И правда, никто иной, кроме Нечистого, не мог быть «автором»
того, что случилось. Строчки с мерзким звуком начали осыпаться вниз по экрану.
Казалось, внутри машины кто-то планомерно грохает об пол обеденный сервиз на
полсотни персон…
– Стоять! – Профессор мгновенно нажал клавишную
комбинацию, вызывающую приостановку работы. Компьютер не отреагировал,
«вечерний звон» продолжался. Рука Звягинцева метнулась к сетевой кнопке… Его
машина была из самых современных, даже на общем фоне называемых
«высокотехнологичными». В нормальном состоянии она сама себя выключала по
команде программы. В экстренной ситуации сетевую кнопку следовало держать
нажатой несколько секунд, чтобы дать электронному мозгу «цивилизованно»
окончить работу. Звягинцев так и поступил… Никакого эффекта. Уже в полном
отчаянии он выдрал шнур из розетки и одновременно самым зверским образом
отстегнул от машины аккумулятор. Только тогда всё прекратилось.
Лев Поликарпович долго сидел за столом, отдуваясь, как после
быстрого бега, и тупо смотрел в умерший экран. Он не собирался вновь включать
машину, чтобы посмотреть, что же там сохранилось. Нет уж. Не было никакого
сомнения, что вирус тотчас возобновит свою разрушительную работу…
Вирус. Господи Боже, и откуда только он взялся?
В игры, которые, как всем известно, очень часто служат
«разносчиками», профессор Звягинцев не играл. А если лез за чем-нибудь в
Интернет, то страховался самыми продвинутыми антивирусами, которые уж в его-то
институт поступали бесперебойно. Но откуда тогда?.. От сырости? Из пятого
измерения?..
И пока он сидел, тяжело переводя дух, до него постепенно
дошло. Он понял, что на самом деле минуту назад случился очередной взрыв. И то,
что он оказался бескровным и тихим, отнюдь не делало его менее смертоносным.
Кто-то добивал рукописи, сделанные более полувека назад и якобы не горящие. «Но
почему „они“ просто не стёрли файлы из памяти, обставив дело так, будто их
никогда там и не было? Не отформатировали диск, наконец? Зачем понадобился этот
цирк со звоном и опаданием строчек?..»
Ответ пришёл сам собой. Профессор вспомнил подземелье под
реликтовой елью и слова Виринеи: «Кто-то не хочет, чтобы мы продолжали поиски.
Даёт нам красный свет…»
Вот и сегодня ему, непонятливому, просто дали отмашку. «Не
суйся, куда не приглашали. А то…»
Как спрашивают в таких случаях в голливудских боевиках – «А
то что будет?» Им хорошо спрашивать, суперменам…
«А вот что!»
Уже без особой надежды, зато с тяжкой яростью отчаяния, Звягинцев
наклонился, открывая дверцу стола. Как ни архивируй графическую информацию –
коробка с дискетами всё равно была большой и тяжёлой. Ему сразу же показалось,
будто она как-то не так лежала в руке. Нет, содержимое из неё не исчезло. Но
ладонь ощущала не шуршащую твёрдость пластиковых прямоугольничков, стянутых
вместе резинками, а нечто совершенно другое.
Это нечто было больше всего похоже на кусок размягчённого
масла.
На стопку шоколадок, полежавших под солнцем…
Лев Поликарпович медленно, словно в дурном сне, разрезал
аккуратные полоски прозрачного скотча и поднял картонную крышку. Он уже не
очень удивился тому, что увидел. Дискеты – со всеми наклейками, надписями и
резинками – пребывали на месте, но только с виду оставались дискетами. В той
стороне, где он взялся за коробку рукой, они промялись все разом, оплывая и
растекаясь даже от лёгкого нажатия. Так у Марины когда-то в детстве однажды
потёк пластилин, ради эксперимента положенный на отопительную батарею…
