– А соболями-то что? Слабо?…
[153]
– С
тщанием пересчитав баксы, Евгений Додикович сунул их в кейс, щёлкнул кодовым
замочком и протянул ключи от автомобиля-дизельгенератора деловому юркому
сааму. – Машина зверь, спасибо скажешь.
В голосе его слышалось облегчение – Аллах акбар, последний
штрих сделан.
– Соболя нету, начальник, доллары только.
Деловой лопарь заскочил в кабину, грузовик взревел и
медленно, по большой дуге покатил за озеро. Шины оставляли извилистый след на
траве.
На месте лагеря остался лишь флагшток с приспущенными
российским и американским стягами да летний туалет с трогательными, сердечком,
«очками». Всё остальное Евгений Додикович сумел доблестно реализовать.
Да, всему приходит конец. Первыми снялись американцы, ещё
третьего дня. Совершенно зелёные после отвальной, они поклялись в вечной
дружбе, сели на свои «Хаммеры» и укатили в аэропорт. Укатили, бросив на
произвол судьбы и палатки, и барахло. Россия – не Йеллоустоунский парк, чего
ради здесь за собой прибирать?.. В конце концов, если кто придерётся, можно
сделать большие голубые глаза и заявить: оставил-де гуманитарную помощь. И ведь
поверят, вот что смешно.
Придираться не стали – действуя по принципу «что с воза
упало…», Евгений Додикович мгновенно прибрал брошенное к рукам и столь же
мгновенно реализовал местным жителям.
Через сутки после американцев уехал со своей компанией
Звягинцев, да и Скудин поволок обратно в Питер свой крест – Эдика,
наширявшегося до кондиций полностью непотребных… И вот настал день третий.
Завершающий. Последними, словно капитаны тонущего дредноута, лагерь покидали
капитаны Гринберг и Капустин…
– Женя, налетай, жрать готово! – Обжигаясь, Боря
разломил профессионально испечённую картофелину, подул на неё, обмакнул в соль. –
А то когда ещё придётся. Небось не «Аэрофлот»…
Он знал, о чём говорил. Лететь домой им предстояло военным
бортом.
Дважды упрашивать Гринберга не пришлось. Он с удовольствием
устроился у костерка, выгреб из углей разогревшуюся банку тушёнки и жестом фокусника
извлёк откуда-то початую бутылку коньяка.
– Давай, Боря. Чтобы у наших детей были крутые
родители…
Холодный ветер шелестел листвой, морщил поверхность озера.
Старая ворона на ольхе каркнула раскатисто и громко, распушив перо, зло
сверкнула бусинками глаз – что, напакостили в тайболе, а теперь с концами? Тоже
мне, мол, венцы мироздания. Ну ничего – далеко не уйдете, у Рото-абимо длинные
руки…
Но тут поблизости мощно заревели дизеля, и старая карга
сорвалась с ветки, успев только крикнуть на прощание:
– Кар-р-рамба!
Прибыл Василий Грызлов. С превеликим шумом и воинской
точностью. Чёртом выскочив из бронетранспортера, он приложил руку к козырьку и
струной вытянулся перед Гринбергом.
– Здравия желаю, товарищ генерал! Разрешите приступать
к погрузке?
Под рыжими усами его сияла благодарная улыбка, а на плечах
топорщились новёхонькие однопросветные погоны с сиротливыми звёздочками. Быть
младшим лейтенантом Грызлову явно нравилось куда больше, чем старшим
прапорщиком. Спасибо товарищу генерал-майору – вывел за ратные труды в
офицерский корпус…
– Разрешаю. – Гринберг милостиво взмахнул рукой и,
не выпуская из цепких пальцев драгоценного кейса, принялся командовать
процессом. – Эй, гвардия! Круглое носить, квадратное катать!
Ещё через несколько часов гигантский транспортный «Руслан»,
полный морпехов и военморов, принял на борт двух капитанов и, натужно
поднявшись в воздух, мельком отразился в ярвах Самиедны и взял курс на Питер.
А поздно вечером, когда всё затихло уже окончательно, на
место бывшего лагеря осторожно выбралось существо, похожее и не похожее на
большую рыжевато-серую обезьяну. Существо, впрочем, ходило сугубо на двух ногах
и не выглядело при этом карикатурой на человека. Но почему же «оно»? Кто угодно
понял бы с первого взгляда, что это была несомненно она. Любознательная,
мохнатая и грациозная. Лесная девушка обошла всю поляну, отмечая следы
пребывания собратьев по разуму. Задержалась точно на том месте, где совсем
недавно спал в вагончике Буров… Потом выбралась на «посадочную площадку»,
откуда Глеба унесла большая железная птица. Подняла лицо к небу… Да, да, именно
лицо, а не морду. Посмотрела на низко плывущие облака – и издала долгий,
жалобный, плачущий звук…
Часть третья. Первая трещина
Ужин холостяка
Что неизменно поражало Льва Поликарповича во время
возвращений из всяких коллективных поездок, будь то командировки либо
туристские мероприятия, – это скорость, с которой на вокзале или в
аэропорту рассыпается ещё недавно такой дружный и спаянный походный коллектив.
Стоит исчезнуть внешним условиям, заставлявшим несколько человек держаться друг
друга, – и каждый оказывается сугубо сам по себе. Люди, несколько недель
разделявшие все неизбежные стрессы путешествия и при этом, кажется, накрепко
подружившиеся, эти самые люди без оглядки устремляются каждый в свою сторону –
притяжение близкого дома и привычной обыденности оказывается на порядок
сильнее, чем походная общность. Не говоря уже о случайных попутчиках, которые
четверть часа назад чуть ли не исповедовались друг другу… и вот уже бегут по
перрону мимо и прочь, а если доведётся снова столкнуться в метро, старательно
сделают вид, будто не заметили и не узнали. А может, действительно не заметят и
не узнают…
Звягинцев поехал из аэропорта домой на такси. Перед выездом
на трассу происходили какие-то дорожные работы, машинам приходилось пропускать
встречных, и притормозившее такси догнал автобус, на котором ехали в город
Виринея, Алик и Веня. Автобус шёл до метро; было пять с чем-то утра, и метро
должно было скоро открыться. Открыться и увезти ребят – каждого по своей ветке…
Потом такси миновало узкое место, и автобус, маячивший за кормовым стеклом,
окончательно потерялся вдали.
Короткий отрезок Московского проспекта, башня-шпиль, поворот
на Бассейную…
Расплатившись с водителем, профессор привычно взглянул вверх,
на свои окна. Они были темны. Лев Поликарпович вздохнул и как-то особенно остро
осознал, что дома его никто не ждал. Совсем никто.
И там, между прочим, не было ни крошки съестного. Пустой
буфет и размороженный холодильник.
Кнопик, счастливо не подверженный ни философствованию, ни
комплексам, уже обнюхивал знакомое дерево, собираясь задрать возле него лапку:
«Всем привет! Я вернулся! Я дома!» Лев Поликарпович подозвал пёсика, взял его
на поводок и, не заходя домой, отправился в ближний круглосуточный магазин. В
симпатичном подвальчике помимо человеческой еды продавались корма для животных.
И, в отличие от многих других предприятий торговли, туда пускали с собаками.
