Майор Собакин высунулся в окно и, пошарив в необъятном
кармане, пустил в небеса зелёную ракету. Её, как и самого Собакина, было
отлично видно с крыши общественного сортира и из-за пределов периметра, где
сразу пришла в движение армейская техника. Понемногу наступало утро двадцать
седьмого января – дня освобождения города от блокады…
Четыре свадьбы и одни похороны
Марина не успела ещё понять и сообразить абсолютно ничего –
начиная от того, с какой стати вместо ранней осени вдруг воцарилась зима, и
кончая тем, откуда в лабораторном зале вдруг появился муж, которого она два
часа назад самолично проводила на самолёт, причём муж изменившийся, поседевший,
переживший что-то ужасное… Военная техника между тем обломала весь кайф Вене,
жаждавшему прогуляться через периметр по воздуху, – могучие бронированные
машины просто смели и американскую сетку, и наш бетонный забор. С самого
первого танка, показавшегося в проломе, соскочил Лев Поликарпович Звягинцев,
где-то по дороге благополучно потерявший свою инвалидскую трость. И бросился к
дочери, почти не припадая на левую ногу:
– Маша! Мариночка!..
– Папа, – ахнула она, потому что папу минуту назад
сбил отброшенный взрывом железный шкаф с оборудованием, и тем не менее вот он
был живой и целый, приехавший почему-то на танке и не поймёшь, постаревший или
помолодевший…
– Мне пора с вами прощаться, – проговорил
Кратаранга. «Перстень силы» на пальце хайратского царевича тревожно
пульсировал, предупреждая: времени осталось в обрез.
– Дедушке привет передавай, – сказал майор
Собакин. – Тому, из музея.
Кратаранга покачал головой.
– В свой круг времени я уже не вернусь, – ответил
он внешне спокойно. – Мне предстоит, как у вас принято выражаться, дорога
в один конец. Всего на тридцать пять веков в прошлое, к диким кочевникам. Мой
сын, рождённый в любви, скажет им Слово о справедливости и доброте. Через
девять месяцев и четырнадцать дней на землю должен прийти человек, которого
назовут Заратуштрой… Его отец останется в летописях под именем Поурушаспы из
рода Спитама. – Кратаранга усмехнулся. – Ведь я же в изгнании, и моё
имя должно остаться в Арктиде.
– Счастья тебе, – едва слышно пробормотала
Фросенька. Она стояла в сторонке, не поднимая глаз.
Кратаранга вдруг повернулся к ней и протянул руку.
– Пойдёшь ли ты со мной, бесскверная дева, поселившаяся
у меня в сердце?
– Товарищ командир, да как же это, – ахнула
Фросенька, – товарищ полковник… Иван Степанович… как же так?
Тем не менее за руку Кратаранги она ухватилась своими двумя.
– Старшина Огонькова, – строго произнёс
Кудеяр, – командирую вас в прошлое с товарищем Кратарангой… И смотрите там
у меня!
Фросенька кинулась к Ивану, подпрыгнула, расцеловала.
Кратаранга обнял её, Атахш прижалась к их ногам…
– Ну вот, теперь получается, что и Заратуштра из
русских, – скорбно вздохнул Женя Гринберг. Виринея перевязывала ему
голову. – А ещё говорят – повсюду евреи!
Перстень Кратаранги вспыхнул двойным огнём, по оплавленной
бетонной стене у него за спиной побежали радужные змейки, заклубился туман…
Атахш вскинула голову, оглянулась на Чейза и жалобно заскулила.
Чейз, беспокойно вертевшийся около Риты, вдруг всхлипнул и
припустил к подруге. Сперва шагом, потом во всю прыть. Понимая, ЧТО сейчас
должно было произойти, Рита уже открыла рот удержать кобеля, что-то в его
побежке подсказывало ей – он всё же мог послушать её… остановиться… вернуться…
Она обеими руками захлопнула себе рот и не издала ни звука.
Хрональный туннель уже начал поглощать Кратарангу, Фросеньку и Атахш, когда
Чейз могучим прыжком преодолел границу миров, приземлившись чуть не на грудь
хайратскому принцу… Полыхнула ослепительная вспышка, и клочок земли под стеной
опустел. Остались только следы на закопчённом снегу.
Вот тут Рита рухнула на колени и неконтролируемо
разревелась. Жизнь была кончена, она своими руками отправила неведомо куда
самое дорогое ей существо.
– Я его предала, – икая и всхлипывая, рыдала она в
объятиях Джозефа Брауна. – Я его предала, как же он там один, он же меня
искать будет…
– Во дают чуваки, – сказала Натаха. Бывшая
блаженная озиралась по сторонам, всё-таки год с лишком беспамятства, это вам не
хухры-мухры. – Юрка, может, хоть ты объяснишь наконец, что тут вообще
происходит?
– Дедушка… Ганс Людвиг, – пробормотала Женя
Корнецкая. Она медленно приходила в себя на руках у Глеба Бурова, вынесшего её
наружу. – Дедушка?
– Женечка. – Ладони, которые могли принадлежать
только Эдику (или всё-таки Леонтиску?..), гладили её лицо, убирали со лба
мокрые волосы. – Женечка, милая, он… Он ушёл от нас. Он говорил, может
получиться очень сильный обратный разряд… Собирался принять его на себя… Женечка,
он не мучился. Он просто улыбнулся и…
У неё тотчас встала перед закрытыми глазами последняя улыбка
Леонтиска.
«Дедушка!!! Ганс Людвиг!!! Дедуля!!!»
«Да, девочка моя. Я тебя слышу».
«Дедушка, они сказали, что ты…»
«Я всегда буду с тобой, родная моя. Смерть ничего не значит.
Я всегда буду с тобой…»
…Ну а дальше жизнь потекла своим чередом, хотя, конечно,
ничто уже не могло быть в точности как прежде. Бывший Ленинград, переживший
вторую блокаду, на полном серьёзе намеревался учредить звание «Герой Питера»,
ибо этим прозвищем покрывались все исторические названия города, – и по
большому счёту поплёвывал, что станут думать ревнивцы в Первопрестольной.
Физическим воплощением награды должна была стать Золотая Звезда, увенчанная
адмиралтейским корабликом. Самым первым кандидатом на присвоение нового звания
по всеобщему и единодушному согласию называли бесстрашного майора Собакина.
Вторым – немецкого интернационалиста фон Трауберга, ценой своей жизни
обеспечившего решительный штурм. Единичные голоса усомнившихся смолкли после
того, как стало известно: германский учёный завещал развеять свой прах над
старой линией обороны. В отношении последующих кандидатур мнения расходились.
Кто-то называл командира танкистов, чья машина первой проломила институтский
забор, ещё кто-то выдвигал девятизвёздочного генерала Владимира Зеноновича…
Аэропорт «Пулково» снова беспрепятственно принимал самолёты,
от громадных аэробусов до маленьких частных. Их по-прежнему встречали у границы
ярко-красные истребители и вели до самой посадки, но теперь это был скорее
почётный эскорт.
Данный конкретный самолёт, пробежавший по пулковской полосе,
ничего выдающегося собой не представлял, так, средненькая машина каких-то
занюханных авиалиний. Другое дело, его пассажиров прямо на лётном поле встречали
весьма неординарные люди. В частности, генерал армии Владимир Зенонович
(скромно взявший решительный самоотвод в отношении десятой звезды) и
генерал-майор Кольцов. Из шушеры помельче – полковник Скудин, американский
полковник Браун, майор Гринберг… и уже вконец штатская публика: Женя Корнецкая,
Ангелина Матвеевна и Рита. Эта последняя натурально потеряла дар речи, увидев
среди встречающих своего доброго знакомого Олега Вячеславовича, оказавшегося
хотя и не адмиралом в отставке, но тоже не слабо – полковником от
контрразведки.
