Звягинцев слабо улыбнулся, чувствуя, как отпускает страшное
напряжение последних часов. Он, конечно, ещё присоединится к работе и подскажет
кое-что по мелочи ополоумевшим от восторга и надежды коллегам…
Но сначала он должен был хоть немного поспать.
Евгений Додикович Гринберг не находил себе места, если
только можно этим заниматься, сидя на полу в коридоре. Виринея, его Виринея
засела там, в комнате, со старым фашистом и, что существенно хуже, с его
внучкой-шпионкой, бывшей мисс Айрин. По этому поводу Гринберга мучили самые
дурные предчувствия, от вполне эзотерических до чисто бытовых. Вернее, то и
другое весьма тесно смыкалось. Женя, которому вконец надоело чувствовать себя
перед Виринеей полным придурком, стал последнее время почитывать некоторые
книжки. Так вот, описания иных магических ритуалов вгоняли его в натуральную
дрожь. Если раньше он вволю посмеялся бы над порнографическими изысками
чернокнижников – умели же, гады, замаскироваться под высокое и чисто
духовное! – то теперь, стоило ему вообразить в числе участников подобного
мероприятия Виринею, и в душе поднималось цунами, а сидение под дверью
превращалось в подвиг самоотречения. Одна надежда была на Глебку, закрывшегося
с ними четвёртым. Хотя…
Из эсэсовца небось уже высыпался последний песок, а если
вычитанное Гринбергом в умных книжках было правдой хотя бы на треть…
Оставалось, по Высоцкому, только лечь помереть.
Тщетно бедный Женя внушал себе, что на кону стояла будущность
человечества. Ему всё равно хотелось плакать и выть. А ещё лучше, свернуть
кому-нибудь шею.
Кратаранга курсировал между учёными и колдунами, кажется,
помогая тем и другим. Когда пришелец с Арктиды приоткрывал дверь, Женя
вытягивал шею, силясь рассмотреть творившееся внутри, но всё без толку.
Потом, без какого-либо предупреждения, хайратский царевич
остановился и, глядя на Женю с высоты своего роста, проговорил тоном приказа:
– Пошли весть своей сестре. Пускай чернокожий привезёт
её. Мне будет нужен пёс.
– Ага, – ответил Гринберг, вернее, ответило его
физическое тело, потому что разум и душа Евгения Додиковича были устремлены
вперёд, в дверную щель, за которой после четырёх часов и двадцати семи минут
ожидания ему всё-таки удалось разглядеть нечто вразумительное. Он увидел
Виринею и Глеба: они сидели на диване у дальней стены и как будто ничего не
делали. Они выглядели скорее судьями у сетки при игре в теннис. Фон Трауберг и
его внучка просматривались по разным концам комнаты, глаза у обоих были
закрыты, а пальцы – переплетены странными фигурами и так, будто на каждом
имелось по три лишних сустава. Вот Ганс Людвиг зашевелил пальцами, меняя их
положение, и Корнецкая, не открывая глаз, повторила всё в точности. После чего
уже она заплела пальцы немыслимым макраме, и её движение опять-таки вслепую
повторил дед…
Кратаранга пнул Гринберга ногой так, что тот мигом взлетел с
пола и, глухо рыча, принял свирепую боевую стойку.
– Проснись, сын голубой расы, – миролюбиво сказал
ему хайратский царевич. – Мне нужна твоя сестра и её пёс!
Гринберг выдохнул, опустил кулаки, пробормотал что-то
нелестное об идолопоклонниках, порывающихся отнять не только невест, но и
сестёр, и вытащил из кармана сотовый телефон.
В это время из большой комнаты, где трудились учёные,
высунулся Эдик. За его спиной можно было различить несколько встревоженных лиц,
освещённых большим экраном компьютера.
– Кратаранга! – позвал генеральский сын. –
Иди взгляни, что у нас получилось!
Пришелец из тьмы веков странно глянул на Гринберга.
– Погоди звать сестру, но будь готов, – сказал он
и скрылся за дверью.
Опять-таки в переводе для среднего ума дело обстояло
следующим образом. Когда гигабайты данных были просеяны сквозь сито теории
Звягинцева (так они всё уверенней именовали Единую Теорию Поля) и обработаны с
помощью математического аппарата, предоставляемого теорией хаосов (это не
опечатка, а слово «хаос» во множественном числе), выяснились интересные вещи.
Дымка действительно оказалась энергоинформационным
образованием, форменной потусторонней силой со страниц древних легенд.
– Мы в Биорадиационном институте называли её
«вриль», – сказал фон Трауберг. – Это универсальная энергия связи
нашего разума с сознанием всей планеты. Мы считали её мерой божественности
человека.
Согласно легендам, вселенская сила бывала временами благой,
временами не очень, в основном смотря по тому, что за человек к ней взывал. Ну
а в данном случае не имело места ни зло, ни добро. Данная конкретная сила была
просто БОЛЬНА.
Над руинами «Гипертеха» висела самая настоящая раковая
опухоль, порождённая взрывом в лаборатории Марины. А хрональные туннели,
достигшие различных пластов прошлого, были её метастазами, щупальцами, хоботами
для выкачивания энергии.
– Так вот почему в искусственных временных каналах все
сходят с ума, – сказал Веня Крайчик. – Эти каналы получаются вроде
ран, я правильно понимаю? А «пожиратели душ» – какие-нибудь лимфоциты, агенты
заживления. Они принимают нас за микробов…
«Бактерия… инфузория туфелька», – вспомнилось Кудеяру.
Нашли своё объяснение климатические и прочие чудеса, до сих
пор привлекавшие в Питер толпы туристов. Врачи-онкологи хорошо знают, что
способна сделать злокачественная опухоль с человеческим телом… На ранней стадии
она может даже поменять ему пол, превращая нормальную молодую женщину в такого
«Мужика Анфиску», что, не знавши, не догадаешься. Удивляться ли после этого,
что по Московскому проспекту летала позёмка, на Марсовом поле благоухала
сирень, а на улице Зины Портновой осыпались с деревьев жёлтые листья?
Опухоль не имела собственного осознания, это было скорее
простейшее существо, жившее физиологической жизнью. Оно питалось. Оно росло.
Оно убивало.
«Хорошо хоть, не размножалось пока…» – хмуро подумал Иван.
И… накаркал.
– По всем признакам, совсем скоро дымка испытает
качественный скачок, – подытожил Ицхок-Хаим Гершкович Шихман. – В
биологических терминах я сравнил бы это с делением. И вот тогда, если это
произойдёт, – он снял очки, засунул их в нагрудный карман и застегнул
клапан на пуговку, – нам всем, ребята, уже точно абзац.
– Тем не менее шанс что-то предпринять ещё
остаётся, – подхватил Лев Поликарпович. – Как написал один умный
дядька, момент величайшей готовности предваряется моментом величайшей
неготовности. За час до решительного матча олимпийская сборная сидит в
раздевалке без штанов… Непосредственно перед тем, как делиться, эта штука
должна ослабить барьеры. У нас появится возможность подобраться вплотную… и
произвести ампутацию.
– Скальпель-то есть? – поинтересовался Гринберг.
Почему-то он со всей определённостью подумал про Глеба Бурова и его лазер,
однако ошибся.
Звягинцев повернулся к фон Траубергу:
