Правду сказать, дедов чемодан всплывал в памяти Семёна
Петровича всякий раз, когда он спускался сюда. Глупость, конечно. «В нём, сам
увидишь, одно тяжёлое, другое лёгкое. Как тяжёлым распорядиться, думаю,
сообразишь. Если не полный дурак, сразу всё не толкай, сбагривай по частям. А
что касаемо лёгкого – не пори горячку, раскинь мозгами. Тяжёлое – тьфу, вся
ценность в лёгком, надо только суметь взять его с умом …»
[47]
Что касается «тяжёлого», тут дело было, можно сказать,
ясное. Наверняка золотые коронки пополам с царскими червонцами, добытые либо
при обысках, либо непосредственно во время блокады. Что представляла собой
«лёгкая» и якобы более ценная часть, Семёну Петровичу узнать так и не довелось.
Уплыл чемоданчик-то, уплыл прямо из-под носа. Произведя по этому самому носу
весьма обидный щелчок.
Оттого, наверное, без конца и лез в голову и временами как
бы даже заслонял содержимое чудовищных сейфов… Ну прямо как «заветный»
десятицентовик диснеевского дядюшки Скруджа: тот, купавшийся в золоте, тем не
менее бережно хранил под стеклянным колпаком самую первую заработанную когда-то
монетку, ибо без неё у него сразу всё начинало идти прахом. Семён Петрович
посмеивался над собой, но с идеей фикс ничего поделать не мог.
Она с ним, впрочем, тоже.
Он был человеком здравым и понимал: накопив такое богатство,
давно можно было валить в любую точку планеты. И безбедно жить там до
Мафусаиловых лет. Беда была в том, что требовалось свинтить не просто из этой
страны, которой всё равно скоро не будет на картах. Нужно было уходить ИЗ ЭТОГО
ВРЕМЕНИ.
Семён Петрович быстро включил стоявший здесь же компьютер и,
сделав несколько движений мышью, убедился, что вождь пролетариата был прав:
главное – это, без сомнения, учёт и контроль…
Отперев указанный компьютером сейф, он с минуту копался в
огромной куче переливавшихся всеми цветами радуги украшений. Руки почему-то дрожали.
Отыскав наконец нужное, Семён Петрович сравнил свою находку с перстнем на
фотографии… и едва в голос не заорал от восторга, поняв, что попал точно «в
цвет».
…В великом потоке жизни, который течёт из её источника,
неизбежно должны существовать струи, движущиеся вспять или поперёк основного
потока, то есть эволюционное течение направлено против общего роста, это
движение вспять, к началу времени, которое есть начало всего.
Эволюция, означающая улучшение, должна происходить из
прошлого. Недостаточно эволюционировать в будущее, даже если это возможно. Мы
не вправе оставлять за собой грехи своего прошлого. Нельзя забывать: ничто не
исчезает. Мы не сможем уйти далеко вперед с таким прошлым, как наше. Оно
продолжает существовать и порождает всё новые и новые преступления, потому что
зло плодит зло. Чтобы преодолеть последствия, необходимо уничтожить причину.
Если причина зла находится в прошлом, бесполезно искать её в настоящем. Человек
должен идти назад, отыскивать причины зла и уничтожать их, как бы далеко они ни
отстояли, только в этой идее есть намек на допустимость общей эволюции. Ведь
говорит царь Давид, умирая: «Я отхожу в путь всей земли» (III Цар. II, 2), и
Иисус Навин вторит ему: «Вот я ныне отхожу в путь всей земли» (Иис. Нав. 23,
14). Путь земли – это её прошлое, и выражение «я отхожу в путь всей земли»
может означать только одно: «я вступаю во время, я иду в прошлое», тем более
что хорошо известно – иудаизм не знал идеи посмертного существования.
Из дневника Поликарпа Звягинцева.
Братство Кольца (продолжение)
…Без сомнения, это была любовь. Пылкая и, вероятно,
взаимная. Чейз категорически водворил Атахш на свой тюфячок и переместился на
голый линолеум, чтобы охранять подругу даже во сне. Тюфячок был сделан из
обычного мягкого матраса, сложенного пополам и прошитого. Не выдержав, Рита
взялась за ножницы, распорола капроновые нитки и развернула матрасик. Теперь
собаки помещались на него вдвоём.
Для Атахш была сразу куплена персональная миска, но Чейз всё
равно каждый раз дожидался, пока она не просто поест, но и обнюхает его плошку
на предмет особо лакомого кусочка.
«Людям бы так…» – глядя на них, думала Рита.
Чтобы сразу расставить все точки над «ё», она сообщила
Джозефу, что, по мнению медицины, у неё никогда не будет детей.
– Ерунда, – отмахнулся негр. – Бесплодных
женщин не бывает. Есть ленивые мужья и идиоты-врачи. Не бери в голову.
«Это ты сейчас так говоришь. А потом?..»
На прогулках Чейз тоже мгновенно оказывался между Атахш и
любым посторонним, будь то человек или собака. Куда и девались все его с таким
трудом привитые манеры!
– Раньше ты, пакостник, только меня так защищал, –
в шутку, но не без горечи попрекала его Рита. Кобель делал невинные глаза,
ставил трогательным «домиком» рыжие брови… и продолжал в том же духе. Наверное,
это был зов крови, против которого не попрёшь, но Рита всё равно не могла
отделаться от дурацкой обиды.
Иван Степанович позвонил около полуночи, извинился за
позднее вторжение и сообщил, что везёт Кратарангу, выписанного из больницы.
Рита положила трубку и повернулась к Атахш:
– Ну, девочка, готовься! Хозяин твой едет.
Привыкшая к разумности суки, она всё равно вздрагивала, вот
как теперь, когда этот разум в очередной раз себя проявлял. Атахш гибким
движением взметнулась перед Ритой на «свечку», лизнула её в нос и устремилась к
входной двери. И там замерла, глядя на замочную скважину, только чуть
подрагивал пушистый обрезок хвоста. Сообразив, что она кого-то встречает, Чейз
слез с тюфяка и встал рядом: мало ли, не вздумается ли кому обижать беззащитное
существо? Маленькая Атахш, эта хрупкая скромница, разве сумеет она как следует
за себя постоять?..
Такими и увидел их Кратаранга, когда раздался звонок и Рита
отперла дверь. В следующий миг Атахш с визгом бросилась ему на плечи, облизывая
лицо. Чейз дёрнулся было к вошедшему, но узнал запах и остановился.
Следом за Кратарангой в квартиру вошли Скудин и Гринберг.
Евгений Додикович был подобран экипажем «Ландкрюзера» по дороге: он как раз
оттрубил смену и, конечно, не мог не репатриироваться в собственный джип,
особенно если учесть, что машиной правила Виринея. Обласкав любимицу,
Кратаранга повернулся к майору Грину и сказал тоном некоторого упрёка:
– Да. Она хорошо ухожена и сыта. Но мне было бы
спокойнее, если бы ты сразу сказал, что оставил её у своей сестры.
«Что?.. – Рита тщетно пыталась понять, о чём говорит
хайратский царевич. – У какой-какой сестры?.. Кого?.. Где?..»
Тут Джозеф, пожимавший Ивану Степановичу руку, обернулся,
посмотрел на них и вдруг выдал:
– А вы, people,
[48]
в самом деле точно
с конкурса близнецов.
