Между тем тропинка отсчитывала терапевтические повороты, и
Семён Петрович почувствовал интенсивное выделение желудочного сока. Вздохнув,
он свернул к полянке, где для него уже было установлено плетёное кресло, а
между двумя костерками метался повар в безупречном колпаке. На одном костерке
жарилась диетическая курочка для «папы». На другом – бастурма из говядины,
оттаявшей только в маринаде. Для окружающих.
У каждого есть свои маленькие слабости, которым не грех
потакать. Семён Петрович любил обедать вот так, по-походному, заедая курочку
салатом из свежих овощей. Если бы не предстоявший вскорости выезд, он бы ещё
опрокинул кружечку имбирного пивка сорта lager, которое он в шутку называл
«лагерным». Однако перед работой, как и за рулём, алкоголя он себе не позволял.
Ни единого грамма.
Неспешно макая сочные куски в соус, Хомяков внезапно
заметил, что Вольтанутый ничего не ест, и, поманив его к себе, выломал румяный
окорочок:
– На, убогий, подхарчись.
– Не. – Блаженный тут же заулыбался и, указав на
догоравший костерок, доверительным шёпотом сообщил: – Дормидонтыч гриб жарить
будет. Только вон тому не говори…
И, прижав указательный палец к губам, повёл взглядом на
повара.
Губы у него были вконец запаршивевшие, покрытые в уголках
белым налётом.
Семёну Петровичу на миг вспомнилась зона, и в глазах его
даже мелькнуло что-то похожее на человеческое…
Но только мелькнуло. Он деловым тоном поинтересовался:
– А почему дымка в лес не заходит? Или тебе её здесь не
видно?
Вместо ответа Вольтанутый вдруг вскрикнул:
– Дормидонтыч всё видит! – Метнувшись к краю
поляны, он что-то выхватил из сугроба и через минуту вернулся с обломком
сосульки, который, по-видимому, принимал за подосиновик. Снова улыбнулся и
поведал так, словно разговор вовсе не прерывался: – Дымка там, где люди. Там,
где хорошо, там дымки нет… – И, снова заверив: – Дормидонтыч дымку
видит! – принялся насаживать «гриб» на ветку.
«Может, в самом деле зажарит?» – невольно подумалось
Хомякову.
Примерно через час, уже в сумерках раннего зимнего вечера,
массивные железные ворота в высокой бетонной ограде отъехали в сторону,
выпуская колонну из трёх лоснящихся «Мерседесов».
В ведущем, «шестисотом», на командирском месте рядом с
водителем сидел Дормидонтыч и приветливо помахивал ладошкой проносившимся за
двойными стёклами ёлкам. Семён Петрович держал в свободной руке японскую рацию
и от нечего делать изводил ведомые машины проверками связи. Уже на подъезде к
Питеру, где-то в Ольгине, Вольтанутый вдруг замахал руками и почему-то радостно
сообщил:
– Дормидонтыч дымку видит!
Мощные тормоза «Мерседеса» тотчас же заставили летевшую
машину буквально присесть. И весьма вовремя. На дорогу выскочил тощий мужик,
его так трясло, что он едва мог говорить. Наконец сидевшие в иномарках
разобрали:
– Дальше нельзя! Прямо передо мной грузовик
провалился!..
И, словно боясь, что ему не поверят, мужик всё показывал на
свою пронзительно-жёлтую, чуть живую от старости «шестёрку».
– Дормидонтыч видит…
Блаженный вытянул кривой, с траурной каймой под ногтем палец
в направлении боковой улочки. Кавалькада послушно свернула и проползла опасное
место, что называется, огородами, царапая днищами по ухабам. Больше помех на
дороге не возникло, и скоро «Мерседесы» уже катились по городским улицам.
Их путь лежал в южную часть города. Довольно долго ничего не
происходило, но как только машины описали круг на площади Победы и вновь взяли
курс к северу, Вольтанутый захлопал в ладоши:
– Дормидонтыч знает, идут сюда!
Почти сразу в лучах фар вспыхнули радугой клочья уползающего
тумана, и из них на проезжей части возникли две человеческие фигуры.
Это были широкоплечие мужики, не столько рослые, сколько
мускулистые и определённо подвижные. Лица обоих закрывали большие решётчатые
шлемы. Один шлем был украшен высоким гребнем с пышным султаном. Обладатель
султана прикрывался металлическим щитом и держал в правой руке короткий прямой
меч. Его противнику защитой служила небольшая округлая бронзовая рамка,
обтянутая бычьей кожей, а поражать врага он должен был серповидным клинком с
наручем. На обоих бойцах были пояса, украшенные бронзовыми накладками,
набедренники с поножами, и, вглядевшись, Семён Петрович благоговейно прошептал:
– Мать честная, да это же гладиаторы!
Всё, что имело отношение к древнему Риму, с некоторых пор
приобрело для него особую значимость. Сразу примерещился Колизей, белоснежный
песок под ярким полуденным солнцем, пятна крови, рык львов… И, конечно,
императорская ложа и дивный аромат свежего лаврового венка на его, Хомякова,
челе…
Между тем бойцы, застигнутые перемещением в самой что ни
есть боевой стойке, принялись бестолково топтаться по непривычно скользкому
заснеженному асфальту. Сражаться друг с другом они, на горе Хомякову, явно
передумали. Один из них снял украшенный султаном шлем и оказался белокурым
юношей, почти подростком. Он был бы даже красив, если бы не тупое, абсолютно
растительное выражение лица. Бессмысленно улыбаясь, уставился он в густо-синее
послезакатное небо. Раскрыл рот и принялся ловить губами снежинки…
Зато его противник вдруг яростно вскрикнул и, кинувшись к
«шестисотому», со всей дури рубанул мечом по отливавшему респектабельностью
капоту. Хомяковская охрана, сбитая с толку необъяснимым молчанием «самого»,
остановить его не успела.
– Работаем! – очнувшись от древнеримского
наваждения, яростно взревел в рацию депутат. Сейчас же послышались звуки, будто
рядом кто-то быстро-быстро с силой захлопал в ладоши. Это мокрушники из третьей
машины открыли бесшумную стрельбу из «Упыря» – новейшего спецназовского
автомата.
Пули, способные вывести из строя самоходную установку, легко
прошили гладиаторские доспехи вместе с телами их владельцев. Сноровисто ободрав
снаряжение с убитых, бандиты сорвались прочь во всю мощь мерседесовских
двигателей, с визгом проворачиваемых колёс…
Пролетев площадь с несостоявшимся Домом Советов и памятником
Ильичу, именуемую в народе «Под кепкой», колонна двинулась дальше уже чинно, не
привлекая к себе нежелательного внимания. На углу Бассейной Семён Петрович
остановил «шестисотый» и коротко приказал телохранителю:
– Выдь посмотри.
На носу «Мерседеса» вместо известной всему миру серебристой
эмблемы виднелся безобразно искорёженный металл.
– Капоту хана, – почти сразу доложил
телохранитель.
«Не в жилу это, – провидчески подумалось
Хомякову. – Не в масть и не в кость…»
В этот самый момент беспечно, как на экскурсии, озиравшийся
Вольтанутый вдруг словно проснулся.
– Дормидонтычу пиф-паф не нравится, – громко
заявил он.
