Скажем по секрету: молодость Семёна Петровича прошла
достаточно бурно. Теперь господин Хомяков вёл размеренную жизнь, уважал мягкие
кашемировые пальто и блондинок с грудью такой высокой, чтобы яблоко не
скатывалось на пол. Ещё он любил свой шестисотый «Мерседес» и водил его сам, да
не просто водил, а летал – мастерски и бесшабашно. В аварии Семён Петрович не
попадал никогда, ну а то, что порою творилось за кормой упорхнувшего «Мерса»,
его волновало меньше всего…
Он был человеком авторитетным, в определённых кругах его имя
произносилось с сугубым уважением, и это сказывалось во всём. В каждой мелочи
его нынешнего бытия.
Вот и теперь, как только чёрный «шестисотый» со спецномерами
бесшумно подкатил ко входу в фартовое заведение «Забава», из недр ресторации мгновенно
возник самолично директор – и приветил дорогого гостя ещё на гранитных
ступенях. А вся обедающая сволочь вскочила с мест и стояла навытяжку, пока он
проходил общим залом в свой персональный. Пустячок? Да, и притом почти
незаметный. Но – приятный…
Нынче Семён Петрович был не один. Помимо «пристяжных» –
телохранителей и экипажа джипа сопровождения – рядом с ним чинно шествовал
«порченый высоковольтный». Обычно так называют руководящего сотрудника милиции,
по какой-то причине пришедшего к сотрудничеству с преступным сообществом.
Однако Хомяков и в этом плане на шаг опережал конкурентов. При нём был не
какой-нибудь «краснопёрый», а самый что ни есть натуральный, то бишь в натуре,
федерал.
Самое смешное, что они не особенно и скрывались. И зачем бы?
Депутат Законодательного собрания пригласил друга-чекиста на небольшое,
семейное, можно сказать, застолье…
А вы что подумали?
Циники говорят, будто у каждого человека есть цена, за
которую его можно купить. Соответственно, продавшиеся от непродавшихся отличаются
только тем, что для первых кто-то заинтересованный эту самую цену сумел успешно
подобрать, а для вторых – пока ещё нет. Не будем ни поддерживать, ни
опровергать это утверждение. Его истинность или ложность пусть каждый
определяет для себя сам…
Так вот, цена данному конкретному чекисту, чью личность в
интересах повествования мы пока не раскроем, оказалась на первый взгляд
поистине смешная.
Он элементарно любил пожрать.
Это трудно было заподозрить как по его телосложению, вполне
поджарому и спортивному, так и по бытовым привычкам, доступным взгляду коллег.
Возможно, он страдал разновидностью булимии, сиречь неукротимого аппетита, но
разновидностью весьма специфической. Наш персонаж не уминал по ночам у себя на
кухне чёрный хлеб с цельными батонами колбасы. Если бы!.. Его неукротимый
аппетит требовал гораздо более дорогостоящих жертв, в основном почему-то
морепродуктов. Изысканной рыбы. Икры, желательно чёрной. Омаров… Каракатиц и
маленьких осьминогов по-корейски… И всякого такого прочего – не вдруг разбежишься
даже на его далеко не нищенскую зарплату.
…Помнится, была телепередача о «хождении по мукам» графа
Алексея Толстого. Имелись в виду тяготы и лишения его эмигрантской жизни в
Париже. Так вот, пресловутые муки в основном заключались, насколько можно было
понять, в том, что у несчастного литератора не всегда хватало денег на хождение
в ресторан с устрицами его любимого сорта. Когда выяснилось, что устриц ему в
любом количестве могут предложить большевики, ненавидевший революцию граф
мгновенно сделался «красным»…
Так что мы, читатель, не особенно и приврали. И такое на
свете бывает. И ещё не такое.
Дубовый стол покрыла снежно-белая скатерть. Сравнение со
снегом в данном случае – не дежурный штамп при описании белой материи, а
реальное положение вещей. Скатерть была шёлковой и выглядела так, словно её не
пресловутым «Тайдом» отстирывали от следов предыдущей трапезы, а всякий раз
заново изготавливали к приезду особо важных гостей. Ткали вручную, уморив паром
всё новые коконы шелкопрядов…
Начальство «Забавы» было, естественно, заранее предупреждено
о внеплановом четверге.
[21]
На скатерти тотчас возникло
старинное серебряное блюдо с рыбным ассорти, стоившим определённо больше
антикварного блюда. Взять хотя бы холмик чёрной икры, влажно блестевший
посередине. Это была не какая-нибудь убогая порция на один бутербродик,
вытряхнутая из полуторатысячной баночки; таким количеством можно было наесться
ложкой от пуза. Поставив неподалеку хрустальные ёмкости с салатами из трепангов
и крабов, халдеи принесли муаровые океанические устрицы и лимон к ним,
разместили на специальных тарелочках клешни лобстеров и раков… Всё вместе
напоминало рыбный отдел очень хорошего современного магазина, где на чистом
снегу (вот она, скатерть!) возлежат в естественном охлаждении драгоценные сёмги
и осетры.
Наконец прибыли корзиночки с хлебом и вазочки масла.
Наполнив бокалы искрящимся «Шабли», служители пожелали посетителям приятного
аппетита и отчалили.
Семён Петрович, улыбнувшись, широким жестом обвёл
гастрономическое великолепие и сказал, имитируя кавказский акцент:
– Угащайся, дарагой.
Повторять не пришлось. Оба знали, что угощение было
гонораром за консультацию, необходимую Хомякову, – те же деньги, только
претворённые в наиболее удобную форму. А посему гостю не было никакого резона
отказываться и стесняться. Всё на этом столе принадлежало ему, о каком
стеснении речь?
Он приступил к реализации гонорара очень по-деловому и в то
же время, не побоимся этого слова, чертовски красиво. Между прочим, в тонкости
застольного этикета он некогда вник именно по долгу службы, состоявшей, не в
пример Скудину, отнюдь не в бегании по джунглям с гранатой. И скрупулёзно
соблюдал сейчас все эти тонкости. Не потому, что ресторанная обстановка
обязывала. Семён Петрович отнёсся бы с пониманием, влезь он хоть с ногами прямо
на стол, на эту вьюжно-метельную скатерть… Дело было в другом. Долгая практика
давно и неколебимо убедила профессионального проглота, что вот так – совершая
все ритуалы, намазывая отдельно каждый кусочек – было ещё и гораздо вкусней…
Когда на рыбном блюде образовалась достаточно заметная убыль,
Хомяков (отведавший всего по чуть-чуть, просто из вежливости, чтобы
сотрапезнику не было одиноко) повёл речь о деле.
Повёл он её весьма специфически.
– Тут намедни чувак захарчёванный людям порядочным…
Что в переводе на традиционный русский язык означало:
человек, выдающий себя за знатока воровских обычаев, – настоящим
ворам-законникам или же лицам, тесно связанным с оными. Семён Петрович Хомяков
одинаково свободно чувствовал себя и на трибуне Законодательного собрания, и
среди тех самых «порядочных людей», признававших только один закон – воровской.
Поэтому основную часть его речи мы приводим в адаптированном
варианте, уходя от подробного комментария и надеясь, что всё будет понятно и
так.
