Что положительного предлагал сноб Головкин, надругавшийся
над вымокшими товарищами, терялось в полемическом тумане. Но, видимо,
предлагал, причём нечто толковое. Иначе стал бы физик так бесноваться!
Когда прозвенел звонок и студенты, уставшие от тягостной
атмосферы аутодафе, облегчённо вздохнули, Звягинцев встал около двери и скоро
выцелил в шумной толпе бледного взъерошенного парня, молча стремившегося на
выход. «Это вы Головкин? – спросил Лев Поликарпович. Парень остановился,
враждебно глядя на незнакомого преподавателя. – У меня сейчас здесь
лекция, – представившись, продолжал профессор. – Сможете после неё
подойти?..»
Спустя некоторое время уже в ЛЭТИ
[11]
Звягинцев проводил семинар по технической электронике. В тот раз он немножко
схулиганил. Воспользовался своим безответственным положением подменяющего – и
решил чуточку предвосхитить уровень подготовки доставшейся ему группы. А заодно
проверить, не сыщется ли и тут какого таланта. Лев Поликарпович начертил на
доске схему. Не самую простую, но и, по его понятиям, не самую сложную. И велел
студентам вычислить коэффициент, определявший электрический ток в заданной
точке.
Студенты срисовали схему и уткнулись в тетради. Большинство,
конечно, просто делало вид, будто усердно корпит, но некоторые вправду пытались
делать расчёты. По мнению Льва Поликарповича, им должно было хватить этого
занятия до самого конца семинара. Однако уже минут через десять один из ребят,
длинноволосый очкарик, неуверенно поднял руку. «Не посмотрите?..» Звягинцев,
тогда ещё отнюдь не хромой, подошёл, заглянул в тетрадку… «Неправильно».
Очкарик виновато улыбнулся, заложил за уши патлы и вновь согнулся над листом,
перепроверяя свои рассуждения. Время шло… Больше попыток предъявить формулу
коэффициента не сделал никто. «Эх вы!» – сказал профессор. Добавил пару фраз о
великой будущности экономики, которая скоро получит таких вот молодых
инженеров, и, взяв в руки мел, принялся выводить формулу сам. «Этим током можно
пренебречь… и этим тоже… А здесь, видите, открывается транзистор…» Когда
коэффициент приобрёл законченный вид, Звягинцев в некотором удивлении посмотрел
на доску, потом оглянулся… и встретил робкую улыбку очкарика. Парень оказался
полностью прав. А он, старый зубр, забывший об электронике больше, чем эти
ребята успеют узнать за всё время учёбы, оплошал, когда сам делал прикидки. В
одном месте пропустил знак. «Фамилия?» – строго спросил Лев Поликарпович.
«Крайчик…»
Ещё месяца через два профессора Звягинцева примерно теми же
судьбами занесло в ЛИАП.
[12]
Его здешний коллега, проводивший
лабораторные работы опять-таки по электронике, имел у студентов прозвище
«Крокодил». Он мог, ведя пальцем по списку в журнале, вдруг с отвращением
осведомиться: «Эт-то ещё что?» – «Пятёрка», – отвечал кто-нибудь из
студентов, сидевший ближе других. «Откуда она тут?» – «Так вы же сами
поставили…» – «Кто, я пятёрку поставил? Быть такого не может!..»
Судьбе было угодно, чтобы Льву Поликарповичу пришлось
замещать Крокодила в достаточно ответственный момент. Шла сдача курсовиков.
Сперва Звягинцев просматривал студенческие работы не без некоторого интереса,
потом заскучал и наконец начал испытывать раздражение. У него складывалось
отчётливое убеждение, что все курсовые проекты были сделаны одной и той же
рукой. У кого-то в группе оказался технически продвинутый папа. А возможно, и
муж. Все без исключения схемы были любопытны, некоторые вполне остроумны… Одна
беда – многие так называемые авторы смотрели в собственные проекты, точно козы
в афишу. Особенно, как водится, прекрасный пол. Каждому студенту Звягинцев задавал
какой-нибудь вопрос и, не слыша мгновенного ответа, отправлял размышлять. Почти
самой последней к нему подошла темноволосая девушка, полноватая и не слишком
красивая. Лев Поликарпович бегло перелистнул курсовик, заглянул в схему… «Зачем
тут у вас триггер Шмитта на входе стоит? Я, например, не понимаю, – бросил
он раздражённо. И добавил: – Идите разбирайтесь!»
Он не понял, почему она посмотрела на него так, будто он
прилюдно унизил её и всячески оскорбил, причём незаслуженно. Схватила свой
курсовик и отошла… Звягинцев занялся со следующим студентом, но минуту спустя
расслышал сдавленное всхлипывание, доносившееся из-за громадного лампового
осциллографа. Он присмотрелся: несколько девушек, опасливо косясь в его
сторону, утешали темноволосую. «Ну вот…» – недовольно подумал профессор, не
ощущая, впрочем, никаких угрызений. Спецсредства вроде слёз или там обмороков
во время экзамена на него не действовали уже давно. Однако ещё через минуту
темноволосая решительно высморкалась и вернулась к его столу. В её глазах
пылала мрачная ярость подвижника, идущего на костёр за идею.
«Триггер Шмитта стоит здесь как пороговый элемент с
гистерезисом – от помех! А операционник с эр-це цепочкой в обратной связи – для
частотной коррекции! А тиристор на выходе – для подачи мощности на
исполнительный орган! А транзисторный каскад…»
Ещё не дослушав, Лев Поликарпович понял, кто был создателем
всех просмотренных им сегодня курсовиков.
Он перевернул сшитые вместе листы и прочёл: «Башкирцева
Виринея».
…Из прихожей раздалась трель звонка и сразу за ней –
жизнерадостный лай Кнопика, прекрасно знавшего, кто пришёл. Профессор Звягинцев
торопливо включил электрочайник и устремился открывать дверь. Что до
компьютера, тот уже пребывал в полной готовности. Подпольной лаборатории
предстоял напряжённый рабочий день.
«Бобик сдох!»
День выдался солнечный, ясный, даже не верилось, что не за
горами зима. Воздух был полон утренней свежестью, запахом облетевших листьев,
чуткой тишиной каменных, давно уже необитаемых джунглей. Ни тебе каких
выхлопных газов, мерзкого бензинового смрада, шума двигателей, визга колес,
скрежета включаемых передач. Машины здесь не ездили уже давно. Прямо не
городской район, а дачный посёлок по окончании отпускного сезона.
– Погодка-то, Иван, точно как у нас в Колорадо! –
Экс-отец Браун ухмыльнулся и, вытащив настоящий, не новгородского производства
«Джуси-фрут», протянул Скудину. – Шепчет…
– Ага, и всё по матери, – буркнул Кудеяр. Взял
жвачку и задумчиво сунул в рот. – Не нравится мне эта тишина. Нехорошая
какая-то.
Они сидели в домике на курьих ножках, что у грибка на
детской площадке, внимательно следили за происходящим и не спеша обменивались
впечатлениями. Делать им покамест было нечего. Оцепление выставлено, посты
проверены, системы связи, оповещения и сигнализации отлажены… Спецназовцы
сидели вдвоём, своей компанией, и ни во что не вмешивались. Тем более что их
мнения не больно-то спрашивали. Правильно же кто-то сказал, будто история
повторяется дважды. Причём второй раз – в виде фарса… Скудин никогда не
претендовал, будто разбирается в науке. Но всё-таки он достаточно потёрся с
настоящими учёными, вроде Марины, Льва Поликарповича и его молодых гениев,
чтобы ясно видеть: здесь и сейчас происходил именно фарс. Летом в Заполярье –
удачно ли, нет ли – трудились люди науки. Люди, рядом с которыми он и сам
ощущал себя причастным к чему-то значительному и большому. Если он их о
чём-нибудь спрашивал, ему объясняли. Спокойно, понятно и терпеливо, не
насмехаясь над его солдатской непроходимостью. А здесь… Здесь суетилось
несколько квазиучёных, так или иначе дорвавшихся до возможности сделать себе
имя. Причём Опарышев с Кадлецом и их американские подельники желали въехать в
научный рай, мягко выражаясь, на чужом горбу, и это было самое прискорбное.
