— Нет у меня никакой пушки, — быстро ответила Оксана.
— Во-от… — сказал Данил. — Вот, наконец, и мелькнула у тебя
в глазах легонькая тревога… Ты, конечно, знала, что покушение провалилось к
чертям собачьим, — вон в холле телевизор орет, и давно уже сообщили, что Батька
уехал с площади, а значит, цел-невредим… Не так уж трудно было и догадаться,
что затея с «ядерным грибом» провалилась тоже — уже третий час дня, а до сих
пор в городе ни тени паники… Значит, сорвалось. Но ты никак не могла знать,
сидючи здесь безвылазно, что происходит возле ракет, уж этого-то тебе знать
неоткуда… Это тебя главным образом и мучило: что происходит под Граковом, на
позициях этих самых модернизированных С-300, с их приманчивой электронной
начинкой… А ничего там особенного не происходит. Ударную группу, которая туда
шла, мои парни перехватили в лесу и порезали из автоматов. Быстро и чисто, не
впутывая местные власти. Водички дать?
— Не дождешься, — отрезала Оксана, сидевшая с бледным,
напряженным лицом. — Не будет истерик.
— Тем лучше… Понимаешь, я в свое время долго ломал голову
над всей этой затеей с «ядерным грибом». Во-первых, это со всех точек зрения
представлялось совершенно напрасной тратой сил и времени, лишь усложняло
операцию и расширяло круг посвященных в азы. Во-вторых, странным представлялось
то, с каким старанием оборудовали площадку для «взрыва» в довольно людном месте
— возле Гракова с его кучей санаториев и болтающимися по лесам отдыхающими… Это
казалось бессмысленным. Я даже одно время подумывал, что гексотан сам по себе —
грандиозная пустышка, ложный след… А потом задался бредовым вопросом: а что,
если есть еще одна цель? Не имеющая никакого отношения к перевороту и покушению
на Батьку? Впрочем, вопрос смотрелся не таким уж и бредовым, в этом деле почти
с самого на* чала просматривалось две совершенно несовместимых игры. Селедка с
вареньем, суп с кирпичом… Многое категорически отказывалось стыковаться, но
стоило предположить, что против меня играют две разных силы, как картинка
мгновенно становилась четкой. Плевать тебе было на успех или провал переворота.
На дурака Пацея плевать. На него-то ты работала постольку-поскольку… Главная
задача у тебя была другая — уводить меня в сторону от ракетных установок.
Твоим шефам нужна была электроника — и вот эта ставка
искупала все. Даже вполне вероятный провал покушения. По большому счету, твоим
шефам наплевать на проблемы «Карла Везера», что вполне понятно и объяснимо,
учитывая, что ниточки ведут за океан… Что любопытно, кое-кто из путчистов
определенно начал тебя подозревать, — насчет тех двоих, что тыкали в тебя
ножами-стволами, ты, несомненно, наврала, но «куренные» за тобой и вправду одно
время поставили слежку… Не знала? А я знал, мы их засекли. Вряд ли у них было что-то
конкретное, они не успели… Но я-то успел. Везде. И Батьку, обормота, спас, и к
ракетам вам больше не подобраться, там уже приняли должные меры… — Данил
перевел дух, закурил и нехорошо усмехнулся: Серьезно, ты не боишься оказаться в
речке с камнем на ногах?
Оксана долго смотрела на него, побледневшая, красивая до
боли в душе.
Может быть, самая красивая из всех, кого он познал в
классическом библейском смысле.
— Нет, — сказала она наконец, сумев улыбнуться почти
ослепительно. — Не боюсь. Игра игрой, но ты не смог бы играть двадцать четыре
часа в сутки, и никто не сможет, включая меня… Мне кажется, я тебя немножко
поняла. Ты не сможешь, ты с раньшего времени. Ты меня ненавидишь, в глубине
души мечтаешь растерзать, но у тебя рука не поднимется. И язык не повернется
приказать другим. Тебе со мной было хорошо… Мне, кстати, тоже было не так уж
плохо.
Мы в чем-то друг другу ох как подходили… Посмотри мне в
глаза и честно признайся, что не сможешь.
— Не смогу, — сказал он глухо.
— А что до твоих любимых «Трех мушкетеров»… Вряд ли я могла
уничтожить что-то по-настоящему тебе дорогое. Нечто, только и способное вызвать
звериную кровавую месть… Ведь правда? Вот видишь… Кто ж виноват, что так вышло…
А сдавать меня в местный КГБ ты не будешь. Чересчур мелко и унизительно в
первую очередь для тебя. Еще и потому, что нет у тебя серьезных улик.
— Нет, — признался он мертвым голосом.
— Вот видишь… — повторила она. — Я могу уйти? Ну что нам еще
друг другу сказать?
— Иди, — сказал Данил. — Твою машинешку подогнали к
подъезду. Покрышки сменили. Только никогда больше не попадайся мне на глаза.
Оксана встала — гибкая, красивая, оставившая на сердце рану,
которую он никогда не смог бы забыть и рассказать кому-то тоже не смог бы.
Самая красивая и умная из всех, кто у него был. И сейчас, глядя, как она с
чуточку неловкой улыбкой забирает сумку, идет к двери, Данил поймал себя на
том, что никогда не сможет ответить на нехитрый вопрос: как он вел бы себя,
встретив сейчас слезы? Мольбу о пощаде? Смог бы он переиграть?
Он не нашел ответа — и знал, что постарается забыть об этих
мыслях навсегда. Обернулся:
— Подожди минутку…
— Да? — остановилась она в дверях в грациозном полуобороте.
— Я верю, что «Римские каникулы» — и в самом деле твой
любимый фильм, — сказал Данил. — Затрагивает кое-какие струны в душе девочки,
выросшей, как ты мимоходом обмолвилась, не в роскоши, несомненно, примеряла на
себя образ…
Только ты ведь не была принцессой под маской плебейки,
дорогая моя. Ты всего-навсего платный агент. В любой разведке контингент четко
делится на сотрудников и агентов. Первые — свои, полноправные, а вот вторые,
какую бы информацию они ни качали, какие бы миллионы им ни платили, всегда
останутся подметками, как говаривали промеж себя господа офицеры отдельного
корпуса жандармов…
— Хочешь уколоть?
— Нет, — сказал он. — Напомнить общеизвестные истины.
Второе. Как говорил когда-то Эркюль Пуаро, он не одобрял убийств… Видишь ли, я
никогда и никому не прощу смерть моих парней. Они были отличные парни, мои
ученики, по они знали, в какие игры играют, выбрали эту дорогу вполне
сознательно…
Есть другое. Олеся Данич.
— Никогда про такую не слышала.
— Охотно верю, — сказал Данил. — Ты ее никогда в жизни не
видела. И пальцем не трогала. Но ее убили ваши. Милая девочка, только
начинавшая жить… Ей вогнали заточку в сердце исключительно потому, что
понадобилось скомпрометировать и меня, и некоего генерала. Вот этого, повторяя
за Эркюлем, я не одобряю. Категорически. Иди. Тебя никто не тронет.
Когда за ней негромко закрылась дверь, он встал, с застывшей
на лице яростной улыбкой взял со стола массивный письменный прибор — недешевое
сооружение из блестящей меди и цветного стекла, маде ин — и колотил им по
столу, пока не брызнули в разные стороны погнутые медные цацки, пока не разлетелось,
звеня, по углам комнаты толстое витое стекло, пока в дверь не влетел Волчок,
держа руку под полой пиджака, на пистолете.
— Отставить, — сказал Данил почти спокойно. —
Психологическая разрядка.
