— Вы уже караете за добропорядочность? — вскричала она.
С этого началась размолвка матери и сына, продлившаяся, впрочем, недолго, Людовик просил у матери прощения, даже всплакнул, хоть и настаивал, что «не властен над своими страстями» и что всем, в том числе матери, лучше с этим смириться.
Сильви проводила подругу, печалясь тем сильнее, что теперь главной фрейлиной становилась бывшая маркиза, ныне герцогиня де Монтазье (новый титул объяснялся военными подвигами ее мужа), которую она недолюбливала. Прежде герцогиня звалась Жюли д'Анжен; она была дочеръю не менее знаменитой маркизы де Рамбуйе, королевы жеманства; Монтазье удалось завоевать ее после многолетней осады и посвящения ей сборника иллюстрированных виршей собственного сочинения под названием «Гирлянда Жюли». Красавица вышла замуж только в тридцать восемь лет, побив все рекорды сохранения девственности. Этой неординарной особе король доверил дела «Детей Франции», в тот момент представленных одним дофином. В действительности в ее ведение входили и дела королевы. Герцогиня быстро проявила свои способности, попытавшись заставить королеву смириться с романом короля и Лавальер; бедняжка королева в ответ твердила одно:
— Я его люблю, люблю, люблю…
— Раз так, вы должны стремиться делать ему приятное и не возражать против его увлечений. Любовные приключения мужчины обычно скоротечны…
— Вольно вам так говорить, мадам, когда эта особа — больше королева, чем я сама! Взять хотя бы все эти праздники…
— Они устраиваются в честь вашего величества и королевы-матери.
— Кому вы это говорите? — вскричала Мария-Терезия, вовсе не бывшая, вопреки распространенному убеждению, дурочкой. — Поэты слагают в ее честь стихи, все намеки, все славословия посвящены ей одной, тогда как мы, королевы, вынуждены все это наблюдать… и смиряться.
— Напрасно ваше величество так расстраивается. Король не любит слез. Он с большей радостью вернется к вашему величеству, если вы будете излучать радость, даже кокетство, а на его избранниц взирать снисходительно. Поступайте согласно опыту, давно накопленному в мире!
Сильви не выдержала этих предательских речей и вмешалась:
— Королева не виновата, что страдает! И никакие доводы разума здесь не помогут…
Тут в покоях королевы появился король, и спор угас, не успев разгореться. Его неожиданный приход так разволновал Марию-Терезию, что у нее пошла носом кровь, что не понравилось королю.
— Кровь? Это ново, раньше, моя дорогая, вы радовали меня только слезами. Подумайте о ребенке, которого носите!
Сказав так, он удалился. Госпожа де Монтазье поспешила за ним следом и что-то зашептала на ухо. Сильви, Молине и юному Набо пришлось долго трудиться, чтобы успокоить королеву. Лучше остальных в этом деле преуспел Набо, он научился поднимать настроение госпожи пением, смехом и причитаниями на не понятном ей, но пленительном наречии. За три года Набо сильно изменился. Теперь это был пятнадцатилетний юноша, прекрасный, как бронзовая статуя. Королева, капризная, как и положено беременной, постоянно требовала его к себе, он стал ей так же необходим, как шоколад, который она поглощала в ужасающих количествах, портя себе зубы. Неудивительно, что его постоянное присутствие, как и присутствие карлицы, раздражало новую главную фрейлину.
— Дойдет до того, что королева произведет на свет какого-нибудь уродца, — твердила она всем, кто согласен был ее слушать. — Лучше убрать от нее все уродливое, способное плохо повлиять на ребенка.
Однако Мария-Терезия не соглашалась расставаться с людьми, напоминающими ей о детстве, проведенном в пропахшем ладаном безмолвии кастильских дворцов. Ее поддерживала в этом упорстве Анна Австрийская, пуская в ход остатки своего влияния.
Старая королева, страдавшая в свои шестьдесят три года от рака груди, сознавала, что близится тяжелое угасание, и готовилась к уходу в мир иной, проводя все больше времени в дорогом ей Валь-де-Грасе или у кармелитов на улице Булуа, куда нередко наведывалась и ее невестка. С королевой-матерью неизменно находилась верная Мотвиль, у нее ежедневно бывал исповедник, отец Монтегю, некогда, в миру, — лорд Монтегю, возлюбленный герцогини де Шеврез. Госпожа де Фонсом, жалевшая страдалицу всей душой, часто сопровождала ее; узы дружбы, связывавшие ее с госпожой де Мотвиль, только крепли. Больная королева с удовольствием принимала женщину, которую по-прежнему с улыбкой звала «моя кошечка».
Вечером после возвращения из Фонтенбло, убедившись, что Мария-Терезия удобно устроилась в своих просторных апартаментах в Лувре, Сильви приказала отвезти ее к Персевалю де Рагнелю, как происходило всегда, когда двор временно находился в Париже. Она любила встречи с крестным, милую атмосферу его дома на улице Турнель; ее собственное жилище на улице Кенкампуа оставалось половину года запертым, а большая часть слуг перебиралась в Фонсом или в Конфлан, которому Сильви отдавала предпочтение. У Персеваля она могла встретить дочь, тянувшуюся к шевалье все больше, а к матери, увы, все меньше.
После ночи в Фонтенбло, когда Мари призналась в любви Франсуа, а в особенности после отъезда брата с человеком, которого она упорно продолжала любить, девушка сильно изменилась. С матерью она виделась, главным образом, во дворце, а если и наведывалась к ней, то только в надежде — чаще тщетной! — узнать «новости о Филиппе», хотя Сильви знала, о ком ей хочется услышать на самом деле.
Уже не испытывая к матери прежней привязанности, любя ее как бы по обязанности, поверхностной и рассеянной любовью, она стала безраздельно преданной Мадам, видела в жизни смысл, только когда находилась при ней, твердила, что согласна жить только в Тюильри или Сен-Клу, и отказывалась от всех претендентов на ее руку и сердце. Лозен всего лишь промелькнул в сонме последних, она быстро дала ему понять, что, отлично зная об его увлечении принцессой Монако, не видит ни малейшего смысла исполнять при нем бесславную роль постоянно обманываемой супруги, к которой предъявляют всего три требования, пополнить поредевшие финансы, нарожать детей и, главное, помалкивать. Однако, вопреки ожиданиям, эта откровенная отповедь не оттолкнула его от Мари, а превратила в ее преданного друга.
— Черт возьми, мадемуазель, такой вы нравитесь мне еще больше! Как же я сожалею о вашем отказе, я с удовольствием взял бы в жены такую умницу, а не только красавицу! Выходит, у вас нет желания стать графиней де Лозен?
— Ни малейшего! Не стану отрицать, не будучи красавцем, вы тем не менее наделены неоспоримым шармом. Увы, на меня он не действует. Но вы не расстраивайтесь, очень многие дамы находят вас неотразимым!
— Неужели вас не устроил бы даже союз двух свободных людей? Я следил бы за респектабельностью, вы подарили бы мне одного-двух наследников и стали бы, удовлетворяя мое тщеславие, уважаемой в свете, знатной дамой…
— Я собираюсь ею стать без вашей помощи. Знайте, что я решила выйти замуж за принца, не меньше!
— Что ж, яснее не скажешь. Как вам будет угодно! — Он улыбнулся своей неподражаемой хищной улыбкой. — Давайте все забудем и станем просто друзьями! Только настоящими — знаете, как дружат мальчишки? Вы состоите при Мадам, я — при короле; похоже, мы можем быть друг другу полезны…
