— Ты только представь себе, как бы этот бедняжка очнулся в могиле… Наверняка умер бы от страха!
— Очень может быть… Если бы труп обнаружили, на нем не было бы ни следов насилия, ни признаков отравления.
— Я еще не убедился, что снадобье, которым его опоили, — не яд. Надо разбудить мальчика, привести в чувство…
Помощь подоспела незамедлительно. Необычная суета на кладбище и крики Франсуа всполошили отцов-иезуитов. На подмогу уже спешил человек в черной сутане и квадратной шапочке, вооруженный фонарем. Бофор назвал себя и рассказал, что тут только что произошло. Священник бросил взгляд на бесчувственного ребенка.
— Среди наших братьев есть отменный лекарь. Он его осмотрит. А это, — он указал на вскрытый склеп, — не могила, а погреба дворца Сен-Поль, которые мы замуровали, когда возводили свою церковь. Замуровали и забыли… Идемте со мной!
Торопясь за священником и Бофором, несущим Филиппа, Гансевиль усмехался в усы. Иезуиты вряд ли позабыли бы про такую важную находку, как потайной вход в подземелье. Оставалось выведать, как об этом пронюхал Сен-Реми…
В низком темном помещении, украшенном только настенным распятием, стояло несколько скамей. Иезуит зажег от своего фонаря свечи перед святыми образами и вышел. Бофор и Гансевиль уложили Филиппа на скамью. Ребенок дышал ровно, хоть и слабо. Старый монах тщательно его осмотрел, нагнулся ко рту ребенка, понюхал и устремил на Бофора живой взгляд глаз из-под криво сидящих на носу очков.
— Большая доза опиума, — заявил он. — Более слабый организм не выдержал бы, но за этого мальчугана беспокоиться не стоит. Отнесите его домой и дождитесь, когда он очнется. Я слышал, что злоумышленники собирались похоронить его на нашем кладбище?
— Да, святой отец. Я счастлив, что по божьей воле успел вовремя предотвратить злодейство. Сказать по правде, для этого нам пришлось убить троих… К несчастью, четвертому удалось скрыться.
— Господь не даст ему уйти далеко. Не тревожьтесь за трупы, мы сами предадим их земле. У вас есть, на чем увезти мальчика?
— Мы приехали верхом. Мой оруженосец сходит за лошадьми. Завтра я снова буду здесь, чтобы отблагодарить вас и вашу обитель так щедро, как мне подсказывает чувство глубокой признательности.
Совсем скоро Франсуа, испытывая счастье, какое давно его не посещало, передал Сильви сына по-прежнему спящего, но живого и здорового, В доме де Фонсомов никто не спал, ожидая развязки. Возвратившись из Фонтенбло, хозяйка нашла письмо с требованием выкупа, ей приказывали в следующую полночь оставить пятьдесят тысяч ливров у основания статуи Генриха IV на Новом мосту, вернуться домой и ждать час, по истечении которого ей вернут сына. Занимаясь вместе с Персевалем сбором требуемой суммы, Сильви тем не менее почти не питала надежды на возвращение Филиппа. Какое может быть доверие к людям такого сорта? И все же в предложенную ими игру следовало сыграть до конца.
Когда перед ней предстал Франсуа с неподвижным Филиппом на руках, у Сильви потемнело в глазах. Герцог на всю жизнь запомнил ее взгляд и слова, перемешанные слезами радости:
— Однажды я уже назвала тебя «Ангелом», когда ты нашел меня в лесу, и долго пребывала в этом убеждении. Теперь ты снова подтвердил его правоту.
Как Франсуа ни расчувствовался, задерживаться в доме Жана де Фонсома он счел для себя невозможным. Он торопился побыстрее напасть на след похитителя, припереть его к стене и заодно с ним избавить мир от бывшей мадемуазель де Шемеро. Мечтая о мести, он строил планы поджога ее дома, вспоминая, как когда-то предал огню замок Ла Ферьер. Однако ворвавшись вместе с Гансевилем и собранной тем подмогой в проклятый дом на улице Нев-Сен-Поль, он не застал там ни души. Исчез даже привратник… Никто, даже его недавняя голубоглазая союзница, не мог ему подсказать, куда подевались хозяйка дома и ее челядь.
Кипя от ярости при мысли, что близится конец отсрочки, предоставленной ему королем, он
уже собирался скакать в Фонтенбло и умолять о дополнительном времени и ордере на арест негодяев, когда к нему подбежал взволнованный Гансевиль с сообщением:
— Она здесь!
— Кто?!
— Госпожа де Фонсом. Она желает с вами поговорить.
Франсуа просиял. Сильви в его доме, куда он приглашал стольких женщин в напрасном ожидании, что они заставят умолкнуть его память! Это появление показалось ему чудесным, но одновременно немного скандальным. Прежде броситься ей навстречу, он посмотрел в окно и убедил, что солнце сияет вовсю, а значит, гостью можно принять саду. Он встретил ее уже на лестнице, схватил за руку потащил за собой.
— Идем в сад! Этот дом недостоин тебя.
Садик был невелик, но в теплых утренних лучей утреннего солнца казался залитым золотом. Деревья осыпали сухими листьями фонтан со статуей нимфы, выливающей воду из кувшина. Тут же стояла каменная скамья. Он усадил на нее Сильви, сам же остался стоять перед ней.
— Ты в моем доме… — начал он недоверчиво. — У меня нет слов, чтобы выразить свою радость!
Вместо ответа она протянула ему вскрытое письмо, извлеченное из кармана просторного плаща из серого бархата. Письмо состояло всего из нескольких слов, но до чего угрожающих, несмотря на неконкретность! «То, что не удалось в полдень, может получиться вечером». Видимо, Сен-Реми был знаком с наставлениями Макиавелли… Герцог взволнованно скомкал бумагу.
— Когда ты это получила?
— Час назад письмо принес мальчишка. Отдал привратнику и сбежал.
— Значит, этот ничтожный субъект не только не провалился ко всем чертям, но еще смеет нас задирать? И как меня угораздило позволить ему уйти! Надо любой ценой защитить на… твоего сына. Я собираюсь обратиться к королю. Возможно, он…
Она остановила его нетерпеливым жестом.
— Нет! Получив это, мы с шевалье де Рагнелем хорошенько поразмыслили. Где бы ни находился Филипп, в этом королевстве ему будет грозить опасность, пока бандита не схватят. Даже за монастырскими стенами он не будет в безопасности. Разве что…
— Говори!
Разве что его станешь оберегать ты сам. Франсуа, я приехала просить тебя забрать его с собой, сначала в Брест, потом в море…
— Ты хочешь мне его доверить?
Не веря счастью, которое она ему предлагала и из-за которого долго будет проливать горькие слезы, он опустился перед ней на колени и протянул к ней раскрытые ладони, опасаясь, что иначе выронит ее щедрый дар, но одновременно не осмеливаясь к нему притронуться. Сильви наклонилась вперед и дотронулась до его больших ладоней.
— Кто позаботится о нем лучше, чем родной отец? — прошептала она. — Я верю, что ты воспитаешь его достойным имени, которое он носит.
— Клянусь самой своей жизнью! Но что будет думать он сам? Ты говорила с ним?
На ее прекрасном лице появилась ласковая улыбка, которую не могла омрачить даже острая тревога.
