«Хорошо хоть не розы…» Она приземлилась в ломкие тюльпаны,
на мгновение замерла, вслушиваясь в ночь… И без всякой спешки, гуляющей
походкой пошла сонным парком меж деревьев и кустов. Вокруг стояла тишина,
только пробовали голоса шальные птицы. Славный город Монако во главе со своим
князем мирно почивал у неё за спиной.
Кейс благополучно перелезла через ограду, ступила на древние
камни мостовой… и неожиданно рассмеялась, правда, беззвучно. Она только сейчас
заметила, что так и шагает в короне монакских княгинь. «Эй, подданные, ау?..»
Однако для веселья не было времени. Кейс убрала корону в
сумку и ускорила шаг. «Десятка, даже козырная, никогда не будет королевой. Увы,
но это факт. А факты вещь упрямая…»
Путь женщины лежал в порт, к укромному причалу, где вот уже
три дня стояла наготове паровая яхта. Оставалось совсем немного, но без
последнего приключения не обошлось. Стоило Кейс шагнуть на причал, как
откуда-то вывернулись двое — дама и кавалер.
Дама была не кто иная, как уволенная служанка Гретхен, а в
кавалере князь Альберт, появись он некоторым чудом здесь на причале, сразу
узнал бы раздолбая-служителя, загубившего несчастную мурену.
За него-то Кейс перво-наперво и взялась.
— Только сунься, гад, — крикнула она и рукой
нарисовала страшный знак. — Я тебе такой эгильет
[143]
затяну, уже никто не развяжет. Придётся рубить, как гордиев узел. Под самый
корень!
Гретхен, видимо, отлично знавшая, что Кейс слов на ветер не
бросает, жутко побледнела и поспешно ответила:
— Ладно, ладно, тварь, пусть всё будет между нами!
Только ты и я, и пусть сталь нас рассудит!
В ней ничего не осталось от служанки, смиренно убиравшей
посуду. Куда только подевались чепец, белый передник, чёрные башмаки и розовые
ленты! Бриджи, сюртучок, сапоги со шпорами, шёлковая, с кружевами, распахнутая
рубашка! Женщина выглядела совершеннейшей наездницей, а в руках держала хлыст и
нож-кошкодёр.
[144]
Клинок длиной в полруки был весь изъеден
глубокими кавернами. Такие отметины бывают от смертельного яда.
— Ну что, сука? — щёлкнула, как выстрелила,
Гретхен хлыстом. — Тебе говорили, что это белое платье очень смахивает на
саван? В нём тебя и зароют…
Мощная, самоуверенная, она ничуть не сомневалась в победе.
— Ты же сказала, пусть рассудит сталь. — Едко
усмехнувшись, Кейс выхватили наваху, мигом раскрыла, встала в позицию. —
Зачем тогда щёлкаешь своей хлопушкой? Мух бьёшь?
Стояла она грамотно, на испанский манер, — левая рука
впереди, на уровне пупка, правая, вооружённая, у правого же бедра. Весь её
расчёт был на единственный удар. Какое может быть фехтование против
отравленного тесака?
Гретхен выругалась и с неожиданной яростью отбросила хлыст.
— Чтобы покончить с тобой, мне хватит и моего ножа!
Кейс сдернула с плеча сумочку и взяла её в свободную руку
наподобие щита.
— Скушай, милая, сменила бы ты любовника, —
посоветовала она. — Нынешний, похоже, и без эгильета тебя в чёрном теле
держит.
Удар был силён и попал точно в цель.
— Сука, тварь! — заревела Гретхен, выставила нож и
бросилась вперёд. — Сдохни, мать твою, сдохни!!!
Она сделала неплохой выпад, кошкодёр шёл точно в солнечное
сплетение, но Кейс была слишком увёртлива и быстра. Сумка перехватила
отравленный клинок, тело изогнулось дугой, и отточенная наваха рассекла лицо
Гретхен от уха до скулы, царапнув по кости. Рёв, кровища, болевой шок…
…И снова — пинок под зад. Мощный, акцентированный, от всей
души. Дебелая немка улетела с края пирса не ласточкой — коровой. Плеск, крик,
барахтанье… потом тишина. Только бормотание волн, крики чаек и ленивый шёпот
ветерка.
— Умойся, дура. — Кейс швырнула следом изъеденный
оспинами клинок, подхватила с пирса своё добро…
…И внезапно рассмеялась, только смех отдавал горечью.
Сумочка оказалась пропорота, и из прорехи торчала та самая диадема. Изрядно
покорёженная, снятая и уже мало напоминающая корону. Вот так-то. Очередной знак
судьбы — никогда десятке не быть королевой. То есть стать можно, но быть —
никогда…
— Ну и плевать, нам и так хорошо, — вслух
проговорила Кейс. Решительно мотнула головой и направилась по пирсу к своей
яхте. На корме и на носу кораблика блестели буквы, латинские, крупные, золотом:
«Bianka».
Утро нового дня князь Монакский встретил с чудовищной
головной болью. Он сидел в зашторенной комнате, тычась лбом в холодное мокрое
полотенце, и ни о чём не хотел думать, но думалось всё равно. Господи, с какой
же дурой он связался… Ей предлагали руку, сердце и престол, а она сбежала с
какой-то парой миллионов. Вот ведь куриная голова, дешёвка, горе-авантюристка.
«Нет, нет, всё что ни делается, всё к лучшему. — Князь
медленно пил крепкий чай с сахаром и лимоном и горько сожалел о таком близком,
желанном, несбывшемся и манящем. — Было бы гораздо хуже, если бы я в самом
деле женился на ней, на этой дуре, дешёвке, воровке, авантюристке…»
Официального хода делу он решил не давать. Великий князь
Монако обязан быть безгрешен и безупречен. Однако же и сидеть спустя рукава со
своим горем он не намеревался. Князь Альберт подумывал бросить международный
клич: «Полицейские всех стран, соединяйтесь!»
Да, да, пусть все Шерлоки Холмсы и Наты Пинкертоны съедутся
для начала сюда, в Монако, и, проникшись глобальной идеей, договорятся
объединить усилия. Чтобы никакого больше авантюризма и воровства в
международном масштабе. Чтобы границы задерживали преступников, а не
правосудие.
[145]
Чтобы никаких больше обворожительных дур,
ворующих короны империи… О-о-о Боже, до чего всё-таки обворожительных…
Крепкий чай действовал, голову понемногу отпускало. О
какой-то несчастной стекляшке в виде бутылочного донца князь и думать забыл.
Андрей Лукич Колякин. Сон в руку
Генерал был совсем как в реальной жизни — краснолицый,
плешивый, с гневно выкаченными глазами.
— Шиш тебе, Колякин, а не ферма! Хрен тебе, а не
племенные быки! Кукиш тебе с маслом, а не повышенная жирность! — грозно
кричал он и с силой бил о стол мосластым кулаком. — Ты у меня, Колякин, в
народное хозяйство пойдёшь. Будешь жить там на одну, блин, зарплату. Которую,
так твою растак, по полгода не платят… — И вдруг добавил, точно
благородный индейский вождь из детского фильма: — Хау. Я всё сказал!
