— Ну ты, паря, здоров мужик, — уважительно
встретил Мгави второй россиянин, тот, чья очередь была держать на коленях
бутыль. — Как ты этих косорылых-то упаковал!.. Гастарбайтеры, мать их.
Куда теперь ни сунешься, везде они. А нам — от ворот поворот. Ненавижу. —
Излив таким образом свою ненависть, он тут же подобрел и протянул Мгави
руку. — Ну, здоровы будем… Гавриил я. По батюшке Евстигнеевич…
— Штемберг, — пожал эту руку Мгави. — Борис
Мокеевич Штемберг.
— Да хоть Кацман Абрам Абрамович, — заржал первый
россиянин. — Главное, чтобы человек был хороший. Не черножопый и не
косорылый… Чтобы звучал гордо. — Он кивнул, поморщился и перевёл взгляд на
бутылку. — Гавря, стакан Абраму Абрамовичу… тьфу, Борису Мокеевичу…
Штрафную!
Сейчас же на свет Божий появился стакан, называемый в народе
«полторастиком». Из бутыли полилась пенная струйка — но не оранжевая, а
бледно-синяя. Или так казалось по контрасту с цветом бутыли? Да с поправкой на
предрассветные сумерки?..
— Клавка двойным гоном гонит, натурпродукт, Божья
слеза, — с чувством прокомментировал Гавриил. — Ну а колер, это уже
от нас, мы к нему антифриз помаленьку мешаем для здоровья и для букета… Пей,
Боря Мокеич, не боись, это тебе не палёная из опилок… Нектар!
Действительно, напиток оказался бескомпромиссным, брутально
крепким, а что касается букета, так Мгави на своём веку чего только не
пил.
— Ну что, Мокеич, пошло? Упало? Зацепило? —
осведомился первый россиянин. — На-ка вот, закуси «братской могилой».
[137]
Или вот возьми капустки похрумкай. Ну? Что я говорил —
вещь!
— Да уж, — кое-как отдышался Мгави, сплюнул и
залез пальцами в початую жестянку с мелкой рыбёшкой. — Вещь… И упало, и
зацепило…
Ром, что подавали в кабаках на Тортуге, казался ему теперь
минеральной водичкой.
— А не то, — сплюнул Гавря. — А помнишь,
Геныч, застой? Как «коловорот» пили?
— «Коловорот»? — удивился Мгави.
В голове начинало шуметь, по жилам разбегалось пульсирующее
тепло, и настроение быстро пошло вверх. «А может, не так всё и плохо в этой
долбаной России? Если в ней живут такие люди, как Гавря, Клавка и этот, как
его… Геныч?»
— А то сам будто не помнишь, — подмигнул
Гавря. — Берёшь клей БФ, опускаешь в него сверло с намотанной ветошью — и
на полную скорость… Вж-ж-ж! — он звучно проглотил слюну, — и вся
гадость на тряпке, а в таре, — он снова сглотнул, — остаётся «шило».
Не медицинский спирт, конечно, но очень даже и ничего…
Мгави потянулся к капусте.
— К слову сказать, — вмешался Геныч, — я на
эту капусту особо налегать не советую. Не знаю как сейчас, а раньше её квасили
в бетонных бункерах — дом поместится. Ходишь, значит, по этой капусте с
лопатой, ходишь… то хабарик бросишь, то сморкнёшься, то, извиняюсь, по малой
нужде…
В это время со стороны шоссе грохнуло, ухнуло, заскрежетало,
ударило железом в железо. Мощно, впечатляюще и похоронно. Так, что замолкли
птицы, уже репетировавшие встречу дневного светила.
Мгави почему-то стало смешно. То-то будет хлопот дорожной
полиции с абсолютно трезвым водителем бетоновоза, необъяснимо улетевшего с
чистого и сухого шоссе… По идее, надо было бы сконцентрироваться и убрать
астральную смазку. А с другой стороны, чего ради затевать лишнюю трату сил? Он
здесь наследил уже сверх всякой меры, — что убирай одну из второстепенных
отметин, что не убирай…
— Ни хрена ездить не умеют, — сделался суров
Геныч. — Напокупали прав. Всякие там черножопые и косорылые. А русскому
человеку в России теперь не пройти, не проехать…
— Во-во, — огорчился Гавря. — Приходим мы,
значит, давеча, как всегда, на железку, вагоны поразгружать. А нам — с разбегу
об телегу! Там, говорят, без вас уже разгружают. Всем Китаем. А может,
Камбоджей. Один хрен, все на одну рожу… Давай, что ли, Мокеич, повторим!
Хороший ты человек…
— Да нет, пойду я, пожалуй…
Мгави покачал головой, поднялся и, не прощаясь, зашагал
прочь. Куда? Он и сам не знал, вернее, забыл. Надо было двигаться вперёд, вот и
всё, что он пока ещё помнил.
На него вдруг напала необоримая сонливость, смешанная с
усталостью и помноженная на равнодушие. Он даже не оглянулся, когда позади
снова загрохотало. Ну да, хороший жир, отлично скользит… Много, много жира…
Тут его вывернуло наизнанку, до судорог, до желчи, после
чего стремительно накатила дурнота и ватным одеялом навалилась слабость. Такая,
что ни рук, ни ног, ни мыслей — совсем ничего.
Чёрный Буйвол неотвратимо валился на дно ловчей ямы. Прямо
на заострённые колья…
Краев. Меч-кладенец
— Открываю! — Краев почесал за ухом, весело
подмигнул и выложил пять пиковых карт, от десятки до туза. — Флэш-рояль,
господа. Ваши уже не пляшут.
Сказал очень буднично, без всякого торжества словно
подразумевая — а как может быть иначе? Это ведь как школьнику драться с
отборной шпаной…
[138]
— Бог ты мой, опять, — почему-то обрадовавшись,
покачал головой Фраерман. — Не знай я вас, Олег, точно бы взялся за
подсвечник. Как тот автор-сочинитель «пернатого романса».
[139]
Сам Матвей Иосифович в карты играл отменно. И чтобы его вот
так, легко, играючи, как заезжего гуся…
— В самом деле выглядит впечатляюще, — подтвердил
Наливайко. — А с точки зрения теории вероятности — вообще антинаучный
бред. Какая-то, точно не помню, миллиардная процента и вот вам она уже седьмой
раз подряд. Просто чудеса какие-то, а, Оксана Викторовна?
— Не мешало бы в рукаве посмотреть, — пряча
улыбку, проворчала Варенцова. — Ну что, Олег, будешь признаваться или
запираться? Давай, давай, колись, мы всё простим…
Они сидели после ужина у Фраермана, баловались панафидинским
«Хеннесси» и… сказать, что они играли в карты, значит соврать. Какая игра, если
всё везение доставалось одному человеку. Собственно, играли не на интерес,
просто ради общения, но когда всё уже настолько в одни ворота…
— Господа, игра не клеится, — тоном пушкинского
Сильвио подвёл итог Матвей Иосифович и глянул на карты с отвращением. —
Как насчёт чаю? Китайского? С вишнёвым конфитюром?
Карты картами, а прерывать приятное общение он не собирался.
Во-первых, до отбоя было ещё далеко, а во-вторых, был у него к Краеву очень
важный разговор. Важный и, если повезёт, с долгоиграющими последствиями.
