— Ой, бабуля, а это кто? — невольно понизила голос
Оксана. — Чего это она?..
— Это, Окся, плохая тётя, — зорко и пристально
глядя на незнакомку, отозвалась бабуля. — Очень плохая. Ей что рожь
погубить, что у коров молоко отнять — всё едино, лишь бы властью потешиться…
«Плохая тётя» прозвучало у неё как «конкурирующая фирма».
— И у нашей Зорьки отберёт? — не на шутку
забеспокоилась Оксана. — Навсегда?
Ей до слёз стало жаль Зорьку, добрую, ласковую, величавую,
со звёздочкой на лбу. А каким вкусным было парное Зорькино молоко!..
— Не отберёт, — заверила бабуля. Сплюнула,
нахмурилась, начала пальцами плести что-то в воздухе. — Мы ей сейчас
подложим свинью. Ты, деточка, здесь постой, нечего тебе пока на это
смотреть… — Тут бабуля улыбнулась так, как никогда при Оксане раньше не
улыбалась, — страшно и жёстко. Оставив оторопевшую внучку, она пошла за
ель странной раскачивающейся походкой, словно уже приступая к какому-то
непонятному танцу. Скоро оттуда послышался треск сучьев, сопровождаемый
размеренным топотом, слишком тяжеловесным для сухонькой бабки, и негромкое, но
жуткое уханье. Словно где-то проснулся не ко времени разбуженный филин…
По счастью, продолжалось это недолго. Старуха вышла из-за
ели, и Оксана с облегчением увидела свою прежнюю бабулю. В руке она держала
сухую ветку.
— Ну всё, девонька, сделано дело, пошли-ка, милая,
домой. Иди, иди, не оглядывайся…
Как это — не оглядывайся? Оксана тут же обернулась через
плечо. И увидела, как из подлеска выскочил громадный дикий секач и, свирепо
урча, кинулся к женщине. Удар подбросил её, только мелькнули босые ноги и
влажно-белый подол, а когда барахтающееся тело ударилось оземь, кабан, не марая
клыков, пустил в ход копыта. Длинная рубашка стала быстро покрываться пятнами
грязи и крови…
— Не надо, не надо! — закричала женщина и, не
пытаясь подняться, сжалась в комок на земле, спасая грудь и живот. —
Прости!.. Отпусти!.. Не буду больше!.. Зарок дам…
— Ага, как же, каялась ворона навоз клевать. —
Бабушка остановилась, сплюнула, покачала головой. — Эту песню мы уже
слышали. Не-ет, чёрного кобеля не отмоешь добела, а горбатую ведьму, видать,
могила исправит…
И бросив под ноги ветку, она принялась топтать её, что-то
бормоча себе под нос.
Кабан откликнулся страшным рёвом. С поля улетали последние
аисты.
— Не надо, ба! Не надо, пожалей её!.. — внезапно
разревелась Оксана. Схватила бабушку за рукав… и тут же забыла про слёзы,
изумленно распахнула глаза: — Ой…
Вместо женщины в расхристанной рубахе под Васиными копытами
корчился куратор Пётр Петрович — в танковом шлеме, крагах и законченных очках.
Голова его бешено моталась, руки судорожно хватали чернозём, он напоминал
куклу-марионетку, которую сдуру дёргают за все нитки разом. Смотреть на него
было жалко и противно, хотелось не то убежать, не то помочь мстителю-кабану.
— И его, и его тоже прости… — порывисто закричала
Оксана, крепче схватила бабушку за рукав, вздрогнула и проснулась.
Мерно постукивали ходики, в комнате было светло, на ногах
безмятежно спал нагулявшийся Тихон, за окном разгоралось солнце нового летнего
дня. Лес с рыжиками, туман, поле, аисты, секач-терминатор… Некоторое время
Оксана смотрела в потолок, силясь понять, хотелось ей туда или не хотелось.
Часы показывали без двадцати семь — вроде рановато для
завтрака. Варенцова прислушалась и поняла, что хозяева были уже на ногах. Она
оделась и выглянула на балкон.
Небо было ясным, грядки и трава искрились росой.
«И кто только его выдумал, этот город? — неуважительно
подумала Оксана о царственном Питере. — Как там вообще жить можно?.. Вот
возьму и насовсем сюда перееду. По соседству домик куплю…»
Вчерашняя мистическая бредятина с потусторонними кознями и
чтением мыслей плавала в том же подпространстве, что и бабушка, топчущая ногами
сухую ветвь. Проснёшься — и скоро забудешь, особенно если никому не
рассказывать…
Пока она силилась очистить свою личную реальность от ирреального,
внизу во дворе появился Васечка. Сверху он напоминал атомную бомбу, какой её
изображали на плакатах «Империализму — нет!». И обводами, и несомненной
разрушительной мощью. Хрюкнув что-то приветственное Забелину, катившему через
двор тачку, кабан неспешно приблизился к свинарнику, рылом открыл дверь и с
достоинством вошёл.
Вот и рассуждай тут, что действительно приснилось, а что
нет.
Оксана вздрогнула на утреннем ветерке, вернулась в комнату,
подхватила на руки сонного Тишку, зарылась носом в родную рыжую шёрстку.
В это время в дверь постучали, и на пороге появилась
Марьяна.
— Доброе утро, Оксана Викторовна, а я будить вас,
завтрак через полчаса. Не опаздывайте, а то яишенка опадёт.
— Спасибо, Марьяна, спасибо, — кивнула, улыбаясь,
Варенцова. — Не опоздаю.
Яишенка была какую ещё надо суметь сготовить: омлет в три
пальца толщиной. С луком, ветчиной, зеленью и жареными молодыми помидорами. А
ещё… ещё на столе стояла плошка с рыжиками. С отборными, горловыми, вкуснейшими
рыжиками из далёкого Оксаниного детства. Приготовленными, как порох, при
посредстве селитры.
[107]
Случайно?.. Или пора было напрочь
отвыкать от веры в случайности?..
— Да не торопитесь вы, Оксана Викторовна, —
заметив, как она поглядывала на стенные часы, усмехнулась Марьяна. — Лучше
ещё пирожок скушайте. Пётр Петрович сегодня не позвонит, не до вас ему.
Зелёные глаза женщины сверкнули презрительным торжеством.
— Ага, не до вас, — веско подтвердил
Забелин. — Было принято решение подложить ему свинью. — Кашлянул,
хмыкнул, помолчал, выдержал Оксанин взгляд. — И теперь всем легче. И в
первую очередь ему самому. После того как тебе дадут сыворотку страха, делается
легче принять решение и уйти…
— Сыворотку страха? — вяло переспросила Варенцова.
«А что, если есть сыворотка правды, почему не быть и такой? Наука умеет много
гитик.»
[108]
Стыдно сказать, но Петра Петровича ей было совершенно не
жалко. Жалко было другого — что не довелось самой заехать ему в морду. А потом
и Максиму Максимовичу. Да так, чтобы морда — сразу вдрызг.
— Фармакология тут ни при чём, — налила себе
заварки Марьяна. — Дело в душе, в человеческой сути. В наших душах всегда
присутствует страх, он полезен и даже жизненно необходим. Вопрос только в том,
насколько человек может его контролировать. Все чего-то боятся, только ведут
себя очень по-разному, один как герой, другой — как мокрица.
