— Ну вот и хорошо. — Седой убрал бутылку в
шкаф и сделался очень серьёзен. — Веселиться, драгоценный племянник, будем
после. А сейчас нас ждут великие дела. Да, да, я не оговорился. — Тут он
посмотрел Мирзоеву в глаза, и взгляд его сделался как сабля дао. — Наши
братья, чей подвиг останется в веках, взорвали каирский Терминал.
— Что? Каирский Терминал? — изумился
Мирзоев. — Что это вы такое говорите, дядюшка? Так, значит, теперь остался
только один?..
— Да, драгоценный племянник, — веско кивнул седой,
и страшная улыбка проползла по его лицу. — Теперь остался единственный
Проход в этих русских болотах. И стоять у его дверей будем мы, только мы. Не
будет ни белых собак, ни чёрных обезьян, ни красных шакалов. Будем мы, только
мы, чья кожа цветом напоминает золото… В общем, на сборы у тебя три часа.
Мойся, медитируй, учи легенду, укрепляй своё ци…
[46]
Вылетаешь
вместе со мной, эконом-классом. Работать будем по запасному варианту.
— Дядюшка, — Мирзоев перестал улыбаться, — мне
не следует больше искушать судьбу, мне нельзя опять к русским. Вы, наверное,
запамятовали, что я у них в федеральном розыске. А их суды!..
— Забудь, мальчик мой, всё это ерунда и пыль на
ветру, — отмахнулся седой. — Трижды я гадал на тебя, сын мой. Я использовал
систему пяти движений инь-ян-коловращений, десяти стволов и двенадцати ветвей.
[47]
И каждый раз у меня получалось одно и то же. Во второй месяц
лета мэн-цю, когда Северный ковш будет указывать на звезду со знаком Шэнь, а
Небо и Земля придут в согласие с фигурой Дуй-гуа, тебя ждут замечательные
свершения. Из мировых стихий это будет время металла, из домашней живности —
чёрного петуха, из злаков — проса, из плодов — персика, из цветов —
снежно-белого, из запахов — козлиной вони. День, час и способ ты определишь
сам, как подскажут тебе сердце, интуиция, душа-хунь и дух-шэнь. И да будет с
теми белыми собаками, чёрными обезьянами и красными шакалами то же, что с этими
глупыми рыбами…
По-юношески вскочив, он встал в позицию, простёр руки к аквариуму
и пустил в ход свою ци:
— Тя-а-а-а-а!
Воздух в комнате пришёл в движение. Дрогнули лапы карликовой
сосны, изящный нефритовый светильник упал со стены и разлетелся на части. Над
аквариумом поднялся пар, вода запузырилась, рыбки дружно выпрыгнули в воздух и
забились на полу.
— Как скажете, дядюшка. — Мирзоев отвернулся от
рыб и поёжился, неведомым образом замёрзнув в меховой шубе. — Вы, без
сомнения, великий мастер гадания. Я готов ехать прямо сейчас…
Фраерман. Гордиев узел
Ехать встречать фашистов было решено смешанным составом —
для солидности. В состав вошли: блудный сын избранного народа Мотя Колыма,
дальний потомок кривичей Коля Борода и гарный хлопец с Полтавщины Никанор
Приблуда. В последний момент кадры укрепили потомственным петербуржцем Василием
Петровичем Наливайко и чистопородным туркменом, алабасом Шерханом. Это из-за
того, что, согласно информации из Совета отрядов, фашисты (начальница,
заместитель и охранник-шофёр) везли с собой какого-то непередаваемо жуткого
кобеля немецкой овчарки. Как выразился Борода, «с родословной аж из Освенцима».
Вот Шерхана и погрузили в машину — на случай, если разразится Курская битва.
— Сергей Степаныч, ты уж будь добр, посмотри, чтобы не
было ЧП, — попросил на завтраке Песцова Фраерман. — Детки у нас, сам
знаешь, трудные, а болота, они подростковых комплексов не понимают.
Конечно, Колыма давно уже понял, что Песцов никакой не
«Сергей Степанович, инженер в отпуске», а тот самый уж-ж-жасный террорист,
которого то и дело в фас и в профиль показывают по ящику. Однако виду не
показывал, поддерживал игру, причём со всем нашим каторжанским уважением. Это
как же надо нагадить властям, чтобы оказаться на телеэкране! Да, да, именно
властям, и при этом немаленьким. Ибо на обычных насильников, растлителей и
убийц (которые портят жизнь простым смертным) никто эфирное время небось
тратить не станет…
— Не беспокойтесь, Матвей Иосифович, езжайте
смело, — кивнул Песцов. — Порядок обеспечим. Гвардейский.
После показа трудным детям, как вообще-то правильно метать
нож, авторитет его в подрастающих массах был безграничен.
До поездки ещё оставалось время, и Фраерман по традиции
направился в деревню Глуховку, спросить у старух, не надо ли чего привезти. В
деревню вообще-то полагалось бы наезжать автолавке, но автолавка ещё в
Перестройку по вине пьяного водителя утонула в болоте. На новую средств,
естественно, не нашлось, да и дорога с тех пор успела сделаться непроходимой
даже для «Нивы»…
Матвей Иосифович привычно зашагал к речке, но вид
«судьбоносного» мостика заставил его недоумённо остановиться.
— А это ещё что за такое?
Всё кругом — кусты на берегу, сам мостик, кроны ближних
деревьев — будто поседели. Ни дать ни взять, дохнула заблудившаяся зима. А что?
В Ленобласти и весны в феврале можно дождаться, и снегопада в июле.
— Дерьмо, пахан, — определил Никанор. —
Гуано, птичий помет. Его ещё за деньги на удобрение отдают. По «Дискавери»
показывали…
Когда снится говно, это, говорят, хорошая примета, к
деньгам. А вот когда поездка начинается с хруста под ногами высохшего гуано,
интересно, это к чему?..
В деревне у Матвея Иосифовича окончательно испортилось
настроение. Вот так: портилось настроение и возникало желание хоть как-нибудь,
хоть по мелочи, а помочь, — не у представителей районной администрации, а
у вора-законника, антисоциального, по определению, элемента. Деревня Глуховка
умирала тихо… Одичавшие, заросшие сорняком сады-огороды, покосившиеся, а то и
вовсе рухнувшие заборы, прохудившиеся крыши, слепые заколоченные избы… А ведь в
каждой заколочено чьё-то прошлое, чьи-то радости, надежды, мечты, тревоги,
будни, праздники и печали… Скорбное место. Как лесная гарь с обугленными
деревьями, как ржавый корабль на берегу, как одинокая, заросшая бурьяном
могила. Ни скрипа калиток, ни лая собак, ни мычания коров… Неестественная
тишина — жуткая, могильная…
Впрочем, со стороны халупы старухи Ерофеевны тянуло печным
дымком. Так и есть, бабушка-божий одуванчик готовила что-то в большом чугунке.
Но не в русской печи, спасительнице от зимнего холода, — по летнему
времени на железной, блокадного вида буржуйке под навесом во дворе. Вились
мухи, щурился долгожитель-кот, пахло неожиданно вкусно… Хозяйка суетилась
вокруг, охая и кряхтя. Сколько помнил её Фраерман, старуха обитала здесь одна.
Мужика в доме Матвей Иосифович уже не застал.
— Здорово, Ерофеевна, — крикнул он от
калитки. — Кашу варишь? Бог в помощь!
