Внутри мавзолей был величествен и великолепен. Гранитное
надгробие в центре, бронзовое, дивной работы ограждение, синие, жёлтые,
ярко-красные каменные цветы, распустившиеся на стенах… Впечатление
торжественности и призрачности бытия не нарушала даже деревянная лежанка вроде
пляжного топчана, убого притулившаяся в углу.
В целом усыпальница навевала мысль о прихожей, за которой
открывается дорога если не в лучший мир, то уж явно — в иной…
А ещё внутри этой прихожей имелись привратники. Сгорбленный,
седой как лунь старик и парнишка в очках, явно не боец. Один держал наперевес
палку, другой — медный ножичек для разрезания бумаги… Жалкая и смешная картина,
но козлобородый и «сыновья» прошли слишком долгий путь, чтобы хоть с чем-то
считаться. Миг — и парень беспомощно распростёрся на полу. Жалобно звякнул нож,
отлетела в угол палка.
— Слово! — на давно забытом языке проговорил
козлобородый, и страшное остриё меча поплыло к старику. — Отдай мне Слово,
и твой любимый ученик умрёт быстро. Не отдашь — и его предсмертные крики не
дадут тебе покоя даже после смерти…
Он сделал едва заметный знак, и один из его спутников начал
состругивать парню ухо.
Кто сказал, будто очень острое лезвие режет без боли?..
Раздался крик на пределе рвущихся связок.
Великолепная акустика мавзолея подхватила его, тысячекратно
размножила…
— Прекрати, — хрипло выдохнул старик. Всхлипнул,
погасил в глазах ненависть. — Пусть будет так. Убейте его быстро, и я
скажу Слово.
— Тай! — одобрил козлобородый, палач кивнул,
лезвие опустилось парню на шею. По мраморному полу, быстро застывая, растеклась
липкая лужа.
— А теперь, — козлобородый посмотрел на
старика, — говори.
Его меч подрагивал в воздухе, словно разъярённая
металлическая кобра, готовая к броску…
И тут старик расхохотался. Громко и ненавидяще, глядя в лицо
козлобородому страшно блестящими глазами. Говорят, слово может убивать, а уж
смех… Потом лицо старца исказила судорога, а с побелевших губ сорвалось жуткое:
— Мамира кабири барит китир сохн! Будь ты проклят…
— А-а вот, значит, как, — протянул козлобородый,
хмыкнул и вдруг сделался презрительно спокоен. — Ну что ж…
Звонкая стремительная змея, наделённая собственной жизнью,
ужалила старика прямо в сердце. Вырвался последний стон, мягко подогнулись
ноги, начали разглаживаться черты…
Козлобородый присел рядом с телом, повернул его поудобней,
примерился — и одним движением руки загнал точно в основание черепа вытащенный
откуда-то гвоздь.
Гвоздь был внушительный, кроваво-ржавый, очень напоминающий
железнодорожный костыль. Был он, видимо, не простой, потому что тело старика
вздрогнуло. Раздался громкий хрип, зубы мертвеца судорожно клацнули, и
покойник начал вставать, словно его тянула вверх мощная невидимая рука. Вот она
вздёрнула старика на ноги, тряхнула так, что открылись глаза, и козлобородый,
не теряя ни минуты, заглянул в их мутнеющую глубину.
— Слово! Отдай мне Слово! Слово открой и покажи проход!
Я повелеваю, покажи!
Голос, отточенный не хуже клинка, бил по ушам и связывал
волю.
— Да, господин, да, — захрипел мертвец, вздрогнул
и трудно пошагал вперёд. — Да, господин, да.
Со стороны он напоминал персонажа третьеразрядного
«ужастика» о живых мертвецах. Беда только, всё происходило не в заэкранном
пространстве, а наяву.
Вот он дошаркал до гробницы, встал и дотронулся до ажурной
мраморной розы.
— Альз! Альз! Альз!
Глухо щёлкнула секретная пружина, заработал невидимый
механизм, и мраморная глыба с низким гулом отошла, открывая вход в чернеющую
неизвестность. Вниз вела узкая каменная лестница, из бездонного прямоугольного
провала тянуло запахом тысячелетий…
Козлобородый не спеша подошёл, двумя пальцами извлёк
чмокнувший гвоздь. Спрятал, не вытирая, переступил окончательно обмякшее тело и
первый начал спускаться в развёрстую преисподнюю.
— Тай! Тай!
«Сыновья» не мешкая последовали за ним, их фонари напоминали
морские прожектора, бьющие до горизонта. Шагали молча, след в след, напряжённо
вслушиваясь в темноту…
Узкая крутая лестница скоро закончилась, воздух сделался
парным, точно в бане, и впереди открылась просторная галерея, проложенная, если
верить рисункам на стенах, ещё во времена фараонов.
Это, несомненно, была часть какого-то древнего захоронения
наподобие Серапеума.
[35]
Восковые краски, неподвластные
тысячелетиям, поражали воображение. Вот Его Величество Царь Правогласный —
грозный, исполинского роста, в двойной короне Повелителя Обоих Миров,
[36]
окружённый дрессированными львами и прирученными грифами,
выступает на врага во главе победоносного войска. Вот, сопровождаемый ручными
бабуинами, он отыскивает корень мандрагоры — символ счастья, жизни и чудесного
врачевания. А вот он спускает любимца, солнечно-рыжего камышового кота, на
гусей дельты Нила, и это не просто охотничья сцена, ведь гуси суть образы
поверженных врагов, быстротечно улетающего времени и даже злокозненных
принципов косности материи. А вот…
…Тут послышалось злобное шипение, какой-то жуткий
похоронный свист — и сверху, из трещин потолка, на головы людям посыпались
змеи. Наводящие ужас египетские кобры, черношеи, рингхальсы,
[37]
гадюки всех мастей. Гибкие разноцветные тела, острые бороздчатые зубы…
Но козлобородый с «сыновьями» не боялись ядовитых укусов.
— Тай! Тай!
Они отмахивались от гадов, сбрасывали их с плеч, отшвыривали
ногами… и неуклонно продвигались вперёд. Как знать, уж не причастились ли они
таинственного Змеиного камня, сделавшего страшные зубы для них не опаснее
комариных жал?..
Сопровождаемые ядовитой капелью, они свернули налево и шли
коридором, пока не увидели перед собою тупик.
Змей здесь тоже хватало, к тому же действовали они не каждая
сама но себе, а прямо-таки в боевых порядках. В высоких стойках, с грозным
шипением, с широко разверстыми пастями…
— Тай! — взмахнул мечом козлобородый.
— Тай! — отозвались ничего не боявшиеся «сыновья».
Они не сводили глаз с глухого конца коридора, где проход
загораживала каменная стена. Полированный базальт чёрным зеркалом вспыхивал в
лучах фонарей, а по бокам стояли разноцветные столбы. Справа — кроваво-красный,
увенчанный знаком Солнца, слева — иссиня-чёрный, поддерживающий символ луны.
