Ее главный козырь из последних сил сдерживал рвотные спазмы.
Таково было побочное действие дедовского средства, принятого утром. Средство
работало хоть и верно, но медленно и вдобавок негладко. Кожа Мгави меняла цвет
неравномерно, лицо пошло такими пятнами, что жутко было смотреть. Ну как есть
котёнок гиены, к тому же ещё и больной. Мгави отчаянно мутило, до кругов перед
глазами и зубовного скрипа…
— Терпи, Чёрный Буйвол, — усмехнулась Мамба и
посмотрела на стену, где над алтарём расположилась целая галерея портретов. —
Не правда ли, господа?
Господа ей не ответили, по крайней мере вслух. Отец Костей
[19]
курил свою сигару, Мартин Лютер Кинг думал думу об
эмансипации негров всех стран, а надежда и опора заирской нации генерал Мобуту
Сесе Секо,
[20]
видимо, просто предавался приятному пищеварению.
Ну что ж, молчание — знак согласия.
— Теперь ты! — Мамба ожгла взглядом Облегчёнку,
рассеянно листавшую Библию. — Хватит, всё равно ничего не поймёшь, я тебе
на словах всё растолкую. Если только у тебя ещё не все мозги отсохли…
Взгляд и голос обеамы дышал беспредельным презрением. Вот
ведь Белая Коза. Ни прибавить, ни убавить. Дивный образец своей расы.
Безнравственность, отсутствие манер, непроходимая глупость… а внешность! Словно
про неё были эти стихи, написанные талантливой чёрной рукой:
Лицо, ещё словно посыпанное белой золой —
Позеленевшее, как у трупа,
Страшное, будто маска
Колдуна, танцующего в полночь;
Губы — точно их в кровь разбили;
Волосы — прямые, как прутья;
Кожа в опалинах, как у лисицы,
Которой факел под хвост воткнули,
Чтобы из норы её выгнать…
[21]
— Иду, уважаемая старшая партнёрша, иду. —
Облегчёнка осторожно положила на стол Библию, встала с кресла и приблизилась к
Мамбе, мерившей её взглядом. — Слушаю вас.
Одета она была в этаком развратно-сексуально-академическом
стиле. Вроде бы строгий деловой костюм, но — с микроскопической юбкой. Вроде бы
галстук — и тут же просвечивающая блузка, не скрывающая отсутствия нижнего
белья. Вроде бы собранные в скромный пучок волосы, неброские очки — и пряные
французские духи, способные даже мертвеца заставить выскочить из гроба.
— И повторяю, — приказала ей Мамба. Сощурилась и властно
повела рукой. — И запоминаю! — Голос её зазвенел силой, обрёл полёт и
превратился в песню: — Я люблю Иисуса! Я люблю Иисуса! Все струны моей души
поют гимн Иисусу!
— Да, да, все струны моей души, — слегка
раскачиваясь, сипло повторила Облегчёнка. Со стороны она была похожа на
послушную заводную куклу. — Иисуса я люблю, Иисуса я люблю! Гимн поют все
струны моей души…
— Танцует от радости мое сердце. — Бёдра Мамбы
мощно задвигались, обещая далеко не молитвенный экстаз. — Славься, Сын
Божий, славься! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Славься на все четыре стороны
света…
— Аллилуйя. — Облегчёнка тоже пустилась в пляс,
бёдра ее выделывали явно не танцевальные движения. — Слава Твоя над
трясинами и болотными топями… Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!
— Ну вот и ладно, — совсем другим тоном произнесла
Мамба, и её рука отдала новый приказ. — Закрой рот, сконцентрируйся и
продолжай в том же духе. Давай, давай, давай, шевели ногами. Вот так, вот так,
вот так… — Посмотрела на самозабвенную пантомиму Облегчёнки, удовлетворённо
хмыкнула и снова обратила своё грозное внимание на азиата. — А ты,
бездарь, может, тоже в пляс хочешь? Брюхо порастрясти?..
В это время в кабинет вернулся страдалец Мгави. Вернее,
ввалился, цвет его лица вызывал мысли о зелено-буром камуфляже. Дедовское
средство было снадобьем не для слабаков.
— Всё ещё негр, — недовольно покачала головой
Мамба, указала ему на диван и покосилась на Облегчёнку, извивавшуюся в
углу. — А ну, голос!
Голос раздался немедленно, будто обеама нажала некую кнопку.
Слова всё так же пребывали в резком контрасте с вакхическими откровениями
танца:
— Иисус! Иисус! Мы любим Тебя, Сын Божий! Любим! Отныне
и во веки веков! Аллилуйя, Сын Божий, аллилуйя! Отныне и во веки веков!
— Всё, заткнись, — брезгливым жестом «выключила»
её Мамба. — Готова. Завтра отбываешь. Катись… — Облегчёнка,
приплясывая, вышла, и хозяйка кабинета вплотную занялась Мгави. — Ну что,
котёнок гиены, хреново тебе? Пора тебя поправлять… Я тут супчик сварила.
Хороший супчик, густой, как дядя учил. С печенью, с сердцем, с мозговой
косточкой…
Мгави прислушался к себе — и вдруг облизнулся.
— Да, да, Чёрная Корова, — сказал он, и в устах
потомка Чёрного Буйвола прозвище толстухи прозвучало как комплимент. — Ты
всегда знаешь, что мне нужно. С печенью, с мозговой косточкой…
В это время зазвонил телефон.
— Чёрт, — ругнулась настроившаяся на трапезу
Мамба, взяла мобильник, секунду послушала и почему-то перешла на иврит. —
А-а, генерал, шалом, шалом… Как? Ага. Сколько? Ясно. Кого, кого прислать?..
Давай по буквам, связь говно… Марокко, Уганда… А-а, мурру! Без проблем. Фото
подгонишь? Уже отправил? Так-так… — Спрятала мобильник, подошла к столу,
турнула из-под лампы пригревшуюся паму.
[22]
— А ну, брысь под
диван, да спрячь зубы — вырву!
Включила ноутбук, получила почту, распечатала письмо,
открыла вложенный файл…
На экране возникло фото красивой, хотя и неулыбчивой белой
женщины в форме подполковника Российской ФСБ. Краткая подпись гласила: «О. В.
Варенец».
Варенцова. Пропавшая грамота
Утром, когда Варенцова принимала душ, к ней, дёрнув лапой
дверь, наведался Тихон.
— Привет, баловник, — обрадовалась Оксана. —
Спинку потереть?
Многие коты любят наблюдать за хозяйским омовением, но сами
всячески избегают воды. В отличие от большинства, потомок камышовых охотно
плавал в ванне и норовил забраться под душ. Сами понимаете, дельта Нила,
камыши, то бишь папирусы, ну и гуси, опять-таки водоплавающие…
Оксана даже огляделась в поисках затычки и задумалась о
температуре воды, но кот под душ не пошёл — против всяких ожиданий,
целеустремлённо нырнул под ванну и взялся скрести когтями. Понятное дело,
Оксане мигом полезли в голову очень нехорошие мысли. Как была, голая и мокрая,
она выскочила из ванны и крепко схватила рыжий извивающийся хвост.
