Много чего мог бы сказать Коля Борода, но не довелось. Мимо
палатки, насвистывая нечто фольклорное, прошёл по своим делам Мгиви, и Коля
тотчас забыл, о чём собирался порассуждать.
— У, ненавижу… — тяжело выдохнул он. — Гниды
черножопые. Тварь…
Не желая международных скандалов, он произнёс это
вполголоса, как бы про себя. Но чувствовалось, что это был не просто дежурный
выхлоп гражданина, «не любящего» чёрных, жёлтых, носатых, каких-то ещё. Это
было нечто гораздо более глубокое, то, что раньше называли криком души. Только
в данном случае крик больше напоминал рык. Задавленный и от этого ещё более
страшный.
— Коля… — медленно выпрямился Наливайко.
Надо было что-то сказать, но что именно? Василий Петрович не
был бы профессором, если бы не умел мгновенно перебрать и, прикинув
последствия, отбросить множество вариантов. Как в научном исследовании, так и в
подобной жизненной ситуации. «Знаете, Коля, а кровь-то на разрезе у всех
красная»? Боже, как пошло. Свести всё к шутке? Глупей не придумаешь. И обидней
к тому же.
Коля Борода весьма правильно истолковал его чувства.
— Я, Василий Петрович, тоже когда-то интернационалистом
был, — проговорил он с тяжелым вздохом. — Теоретиком… Знаете
выражение, что очень легко любить всё человечество, а поди-ка ты возлюби
данного конкретного… Чикатило… Я ж вырос на том, что все должны за свободу
негров бороться. И в Африку, на Серебряный Берег, добровольцем поехал… А потом
мы тех четверых наших нашли… недоеденных… Эти атси их… живьём зажарили,
сволочи… Их сами же негры на всём побережье так и называют — дети гиены. И
Мгиви этот, тварь, мало того что атси, так ещё и из клана вождей. Татуировку на
шее видели? Убил бы шилу, да Матвея Иосифовича обижать неохота…
«Жизнь… — вздохнул про себя Наливайко. — Тебе вот
гнида черножопая, а Мотю на зоне спас. Ну и за кем, спрашивается, правда? И
есть ли ока?.. А может, мы очень даже и заслужили в двенадцатом году
сгинуть?..»
Мгиви и Бьянка. Встреча на мостике
Песцов лежал в палатке и думал. Причём, что было ему не
особенно свойственно, почти об абстрактном — сиречь о таком, что никогда раньше
не влияло на его непосредственное благополучие, а посему и пребывало «где-то
там». Сугубо за гранью его каждодневных раздумий. Ибо являлось проблемой
безусловно существующей, но по прикладному своему значению было сопоставимо с
исчислением количества чертей, способных уместиться на булавочном острие.
Он считал себя (и вполне справедливо) человеком битым и
тёртым, уж смерть-то видел неоднократно, причём в самых разных видах, да что
там — и сам от неё уворачивался, и причинял. Скажи ему кто совсем недавно, что
его, Семёна Песцова, поразит в самую душу увиденное на местах боёв,
происходивших мало не при динозаврах шестьдесят с хвостом лет назад?..
Ну, в общем-то, потрясла его не мешанина старых костей,
оскаленных черепов в касках и истлевших рук, сжимавших оружие… Это ещё можно
было бы пережить, если бы не наплывавшие в сознание известные с детства слова.
«Никто не забыт и ничто не забыто». А также что-то там такое о немеркнущем
величии подвига и вся прочая лапша, которую родное государство седьмой десяток
лет вешает нам на уши. То самое государство, которое периодически лопается от
нефтедолларов и запускает ракеты на Марс, но так и не сподобилось собрать
безымянные останки тех, кто отдал за свою страну жизнь. Протянуть газ к Вечному
огню, отгрохать посреди города очередной аляпистый монумент — вот и вся вечная
память. А то, что множество квадратных километров густо нашпиговано оружием,
боеприпасами, осколками снарядов и мин, но главное, человеческими останками…
Безвестными, забытыми, скорбно превращающимися в тлен… Это ему, государству,
тьфу. На это у нашего богоспасаемого отечества нету ни времени, ни финансов…
— Индюк тоже думал да в суп попал, — надулась
обиженная его невниманием Бьянка. — Что-то больно умный ты стал, Песцов.
Надо бы у тебя проверить национальность…
— Иди лучше Краеву башку полечи, — мрачно
отозвался Семён. — Совсем парень плох, неужели сама не видишь?
Бьянка зевнула. Кто сказал, будто красивая женщина зевает,
точно котёнок, тот никогда в глаза не видал живого котёнка. Иначе знал бы, как
суживаются в щёлки его глаза, а маленькая пасть ощеривает вполне страшноватые
зубы…
— А не могу, — прищурилась Бьянка. — Фаза
луны не та… Да ничего, не беспокойся, жить твой Краев будет.
— Ох, и почему же все красивые бабы стервы? —
задал свой риторический вопрос Песцов, только Бьянка отвечать не стала. Резко
поднялась, одёрнула свитерок и выбралась из палатки.
Солнце по-северному задумчиво парило над горизонтом, в
безветренной тишине пробовали голоса вечерние птицы. Природа, казалось,
медитировала. Благолепие портили только комары — злющие, породистые, гудящей
стеной. Однако Бьянку кровососы не беспокоили: собираясь сюда, она употребила
натощак жареного скорпиона, и месяц с тех пор ещё не прошёл.
Посмотрев на часы, Бьянка недовольно мотнула головой. Ещё
полчаса времени, которое следовало убить. Желательно, не убившись при этом
самой.
Бьянка не отказалась бы от хорошего моциона, но взрывчатки и
оружия, схороненного непосредственно под ногами, вполне хватило бы на новую
Отечественную войну. Да не на одну.
Она прошла через лагерь, брезгливо отворачиваясь от здешних
реалий. Дымный костёр, сортир, палатки, сопливые акселераты… Будь у неё выбор,
Бьянка предпочла бы антураж поэлегантнее, да только кто ж её спрашивал?..
Тропа тянулась по старой насыпи, проложенной через болото.
Время превратило насыпь в пунктир, почти затянутый мхом, но пройти, не замочив
ног, было ещё возможно.
В самых топких местах были проложены деревянные мостки,
причём достаточно прочные, сработанные не далее как в прошлом году. Там, где
болото давало исток чёрной торфяной речке, был устроен даже мостик — самый
настоящий, с перильцами.
И на этом мосту, опираясь тощим задом на перильца, стоял и
курил Мгиви. Комары его, кстати, тоже не трогали.
— Слушай, сиделец, валил бы ты отсюда — лениво шуганула
его Бьянка. — Не путайся под ногами, у меня здесь рандеву.
— А у меня тоже здесь рандеву, — невозмутимо
отозвался негр. — Так что я не под ногами путаюсь, а с тобой в одной
команде играю.
— Да я с тобой на одном поле не сяду, — фыркнула
Бьянка. Да, немало воды утекло с тех пор, как он галантно перенимал у неё
корзину с кукурузой, убеждая поберечь прекрасные руки. — Кстати, радостная
весть: сюда едет твой братец. Говорят, скоро прибудет…
Мгиви сплюнул и мрачно оттопырил губу.
— Готов взаимно порадовать, — сказал он. — На
днях явится ваша лучшая подруга, Белая Бритва.
Бьянка на миг потеряла самообладание.
— Откуда знаешь? Иудей сказал?
— Запомни, ты, десятка! Он не иудей, он вор! —
окрысился негр. — И к тому же кореш мой. Фильтруй базар, подруга, мне
глубоко плевать, что ты козырной масти. Не мети метлой…
