– Пойдём со мной, девица! Назовёшься моей, а уж я тебя
награжу…
Скольким девкам подобной речи было довольно! Но невеста
кузнеца только попятилась:
– Безлепое слово молвишь, удалец незнакомый… Есть у
меня любимый жених, его и целовать стану, он меня и женой назовёт…
Не привык Змей к твёрдости девичьей, не понял отказа.
– А мы жениху не скажем, – заулыбался в сотню
зубов. – Я тебе дорогие подарки стану носить…
Но девчонка разговоров разговаривать больше не стала:
подхватила подол да как порскнула с тропы в непролазную чащу, через валежины,
по кустам!
– Постой, красавица, – протянул руки Волос,
погнался. Но тут уже встал за Киеву невесту Леший, сбежались проворные
лешачата, которым она немало оставляла на пеньках пряников и сластей. И
вцепились в Змея колючие ветви кустов, вздыбили корни поваленные деревья,
опутал ноги жилистый вереск. Еле-еле продрался он на опушку и увидал: далеко
убежала гордая девка, вот-вот укроется в кузне с краю болота, где проточился
Чёрный Ручей.
Рассерженный Змей ударился оземь, вновь обернулся дивом
летучим, ринулся вслед. И, пожалуй, успел бы схватить – но на крик невесты, на
шум разбойничьих крыл выбежал из кузни жених. Саженного росту, да с молотом и
клещами в руках. Девчонка за него спряталась, что за надёжную стену. И
почему-то Змея робость взяла при виде молота и клещей.
Втянул он хищные когти, отвернул опричь, сел на лугу.
Подошёл, переваливаясь на коротких лапах:
– Ты кто таков, чтобы дорогу мне заступать?..
– Я жених ей, – ответил кузнец. – Кием меня
прозывают. А ты, Скотий Бог, почто беззаконничаешь?
Никто ещё не осмеливался так Змею дерзить. Совсем
растерялось чудовище, заморгало бестолковыми радужными глазами:
– А я что хочу, то творю, потому что я сильный! Вот
посмотри!.. – Поднял серый камень, стиснул чешуйчатой лапой, только крошки
посыпались: —Вот и весь мой закон!
– Эка невидаль, – усмехнулся кузнец. –
Подумаешь, расколол! Ты так камень сожми, чтобы вода потекла.
Перенял у невесты корзиночку, вынул ком творога – сыворотка
закапала наземь. Струсил, попятился Змей… но тут же снова приободрился:
– Зато я могу всё озеро выпить! Меня Цмоком зовут,
по-вашему Сосуном. У тебя так не получится.
Пожал Кий плечами. Вынес лопату, поплевал на ладони и молча
принялся копать канаву в земле. Любопытный Змей скоро не выдержал:
– Что ты там такое копаешь?
Кий ответил:
– Хочу Океан-море выпить, да лень наклоняться. Вот
окопаю и подниму…
Больше прежнего задумался Волос, заскрёб когтями затылок:
– А можешь ты камень кверху кинуть, как я? Я, бывало,
кидал, полдня не ворочались…
И тут не дрогнул кузнец. Взял остывшую крицу железа,
выплавленную вчера, стал подкидывать на ладони и смотреть внимательно вверх.
Посмотрел вверх и Волос, но ничего особенного не заметил, кроме грозовой тучи,
медленно вздымавшейся из-за небоската. И осерчал:
– Куда ты уставился? Кидай, коли умеешь, а то я тебя
съем!
– Погоди, дай тучи дождаться, – молвил
кузнец. – То Перун едет, мой побратим. Он у меня в кузнице молотом бил,
ему железо сгодится…
И, словно в ответ, вдалеке зарокотал гром, метнулась быстрая
молния…
– Какая блестящая!.. – ахнул в восторге Змей.
Никогда ещё он не видел грозы. Подпрыгнул, расправил крылья и полетел прямо в
тучу – ловить блестящие молнии. Забыл уже и про кузнеца, и про невесту.
Сказывают, Перун его не погнал, и Волос до вечера
забавлялся, летал взапуски с его колесницей, купался в струях дождя. Золотую
секиру, впрочем, сын Неба ему так и не подарил, сколько Змей ни выпрашивал. Как
прежде Даждьбог, Пеун повёл непонятные речи, мол, ни твоё, ни моё… одним
словом, пожадничал. А поздно ночью, когда голодный и уморившийся Змей
отправился вечерять и спать в родные пещеры, на него с неприступной горной
вершины не своим голосом закричала злая Морана, которую он ещё до рассвета
занёс туда, да и позабыл. Говорят, мало не погибла колдунья от золотых
солнечных лучей, от дальних отблесков молний.
Похороны отца
Устал отец Кия ходить по Земле, прилёг умирать. Ещё попросил
сыновей вывести его в чистое поле, с трудом поклонился на все четыре стороны:
– Мать сырая Земля, прости и прими! И ты, батюшка белый
свет, широкое Небо, прости, коли обидел…
И лежал на лавке у очага спокойный, лёгкий и светлый, как
многие старики, прожившие по Правде. Не обижал ведь ни человека, ни зверя, не
оскорблял великих и малых Богов. Сыновья – двое старших, женатых, и молодой Кий
– позаботились о родителе: умыли родниковой водой, разобрали над смертным ложем
дерновую крышу избы, чтобы свободно вылетела душа, не мучила тело. А потом
сквозь дыру протащили наружу мохнатого чёрного пса. Ибо чёрный друг-пёс незримо
встречает праведные души, сопровождает и охраняет по дороге в ирий. Людям,
привычным к охоте и лесу, мыслимо ли в подобный путь без собаки!
И вот изронил душу отец, и задумался старший из братьев, как
лучше уважить его, как погрести. Думал, думал, наконец решил доверить его тело
Земле, всеобщей Праматери:
– Она родила, ей и честь.
Но пришла туманная ночь, и отец явился сыну во сне:
– Не клади меня, дитятко, в сырую могилу, не присыпай
жёлтым песком: защекочут меня там черви, изъедят ползучие гады…
Закручинился старший, пошёл к среднему:
– Не хочет отец наш лежать под спудом земным. Думай ты,
брат, как нам поступить.
Крепко взялся за ум второй сын и к вечеру молвил:
– Схороним батюшку в лесу, в дупле великого дерева! Мы
все от деревьев – пусть к пращурам припадёт.
Но слетела тёмная ночь, и всё повторилось. Явился сыну отец
печальнее прежнего:
– Не клади меня, дитятко, в лесное дупло. Не смогу я
там спать, закусают пчёлы и комары, зверь косточки потревожит…
Пришлось думать младшему брату, кузнецу Кию. А у кузнеца
известно что на уме: молот, да наковальня, да жарко пышущий горн.
– Сложим батюшке, – приговорил Кий, – честный
погребальный костёр. Пусть возносится с дымом прямо в ирий, на остров Буян!
Пала ночь, и отец пришёл к Кию светлым и радостным:
– Спасибо, сынок, вот уважил так уж уважил! Стану спать
крепко и безмятежно, точно дитя в колыбели!
Рассказал Кий братьям свой сон, и братья вздохнули легко,
наконец-то проведав волю отца. Взялись втроём за работу и скоро сладили
умершему последний земной дом-домовину: дощатую лёгонькую избушку, приподнятую
на столбиках, чтобы лучше горела. Уложили тело отца, оставили милодары – горшочки
со сладкой кашей на ягодах и меду, вышитые одежды, крепкие башмаки. Положили
лук, колчан и копьё: пусть вволю бродит-гуляет батюшка в небесных лесах, пусть
увидят Дочь с Матерью, славные Рожаницы – охотник пожаловал. Пусть приветят
его, позволят выстроить избу рядом с прадедовскими, под кроной вечного Древа…
