Датчане замешкались… Их луки, у кого были, выстрелили только
однажды, в упор. Разом покатилось по земле два всадника, но решить дела это уже
не смогло.
И началось побоище! Злобные кони лягали пеших врагов, с
визгом хватали их зубами… Безжалостно трудились мечи седоков. Людота коваль –
горело на каждом. Халльгрим впервые видел конунга в деле. И краем глаза следил
за тем, как дрался кременецкий вождь.
И всё меньше жалел, что назвался когда-то его человеком…
Ибо Чурила Мстиславич оказался страшен в бою до того, что
хуже уже и не придумаешь. Верно пущенное копьё сбило с него островерхий шлем,
залив брызнувшей кровью половину лица. Но ему, казалось, всё было едино –
ощерясь, перекошенный от ярости, крушил он всякого, до кого мог дотянуться с
седла, а руки у князя были ох и длинные…
Вот и пал под Азаматом пронзённый копьями конь. Оглушённый,
скатился с него барсучанин – прямо в ноги датскому вождю, тому самому, с чёрным
топором. Вождь был одним из немногих, носивших кольчугу.
Халльгрим устремился на помощь, бешено прорубая себе путь и
уже чувствуя, что не успеет. И точно. Вот уже взвилась датская секира… но тут
на вражеского хёвдинга, что-то крича, бесстрашно бросился Чекленер. Он успел
ткнуть убийцу брата копьём в бедро. Видно, сообразил, что кольчуги не пробьёт,
не хватит силёнок. Огромный викинг отмахнулся от него, как от мухи. Мальчишка
со змеиной ловкостью ушёл от удара, но чёрный топор снова взмыл над его
головой, и отправиться бы Чекленеру следом за братом, не заслони его Торгейр
Левша. Молодой херсир отвёл от него смерть, подставив окованный край щита. Его
собственный меч располосовал кожаную куртку юта и с треском, с искрами прошёлся
по кольчуге. Датчанин зарычал от боли и отскочил, но тут же снова прыгнул
вперёд.
И не выдержала, подвела сына Гудмунда покалеченная рука,
державшая щит… Халльгрим понял, что Торгейр сейчас упадёт, ещё раньше, чем
датский хёвдинг опустил на него свой топор. Левша рухнул без звука. Тяжёлый
удар пришёлся ему в грудь.
Десяток датчан, не меньше, кинулись добивать. Но над
Торгейром молча и непреклонно встал Видга.
Халльгрим сам растил его воином, но такой прыти не ждал от
сына даже он. Ют взмахнул топором, и у Халльгрима остановилось сердце, потому
что Видга не отскочил ни вправо, ни влево… Сорванец шёл на верную смерть.
Удара, рушившегося ему на голову, не выдержала бы каменная скала.
Халльгрим понял, что задумал его сумасшедший сын, когда тот,
пригибаясь, вдруг метнулся вперёд, под самую руку, со свистом опускавшую на
него топор… и всем телом вогнал меч во вражескую кольчугу, туда, где болталось
несколько разрубленных звеньев.
Меч Видги, сделанный где-то далеко на Востоке, имел острый
конец вместо обыкновенного круглого. Внук Ворона всё собирался исправить этот
изъян, да было недосуг…
15
Такой великой сечи Барсучий Лес ни разу не видал ни допрежь
того дня, ни потом… Только старые деды рассказывали любопытным внучатам о том,
как сошлись в небе над селением две чёрные тучи – одна с полуночи, другая с
заката. Как сшиблись, роняя на землю громовые стрелы; как шёл над Барсучьим
Лесом невиданный кровавый дождь…
Гибель вождя заметно поколебала датчан. Бились они
по-прежнему стойко, но теперь это было мужество обречённых. Они ещё попытались
пробиться к реке, к своему кораблю. Но Чурила загородил им дорогу.
Насмотревшись на конунговых людей, Халльгрим уже решил было,
что пешего боя здесь не любили. Но потом увидел поблизости кривошеего Вестейна
ярла и понял, что ошибся. Вышата Добрынич пошёл в бой, как хаживали славные
щуры – пешком, с грозным мечом в деснице и добротным дубовым щитом – в шуйце!
Князь колодезников сын мог сажать на-конь безусых юнцов, не понимавших
дедовского, прадедовского ума, не дороживших обычаем… Что будет, когда
повзрослеют? Не мальчишке-князю учить уму-разуму боярина Вышату. Свой есть!
Любо-дорого было смотреть, как рубился старый боец. Не
утратили зоркости его глаза, не потеряли резвости ноги, не ослабела рука! А
если после боя ему и придётся отдыхать чуть дольше других, что за беда!
Вот встал перед ним высокий датчанин… Викинг оказался моложе
боярина и проворней и успел оцарапать на нём кольчугу. Но следующий удар Вышата
принял крестовиной меча. Легко отшвырнул замахивавшуюся руку… И ют свалился,
только и успев что закричать. А боярин шагнул себе дальше, посвечивая
остроконечным шлемом и словно бы спрашивая: ну, кто там ещё?.. Блестела, дрожа
в ухе, золотая с камушком серьга. Дорогим огнём горела на шее кручёная гривна,
посылая свой безмолвный вызов врагу: а ну, попробуй-ка, отними!
А Ратибор с Радогостем, те сражались верхами – как князь.
Детской игрушкой вертелась над головой Ратибора булава, увенчанная острыми
медными шишками. Неторопливо и с треском падала она на крепкие шлемы датчан. А
Радогость – у того свистел и мелькал в руке гибкий изогнутый клинок, проворный
и тонкий, как и сам одноглазый ярл… Казался он легче и безобидней меча, но кто
попадал под его удар – недолго радовался, что ушёл от булавы толстяка…
И не мудрено: потеряв вождя, юты очень скоро потеряли и
превосходство в числе. Барсучане, убежавшие в лес, вернулись обратно. Вместе с
Чурилой и халейгами они насели на врагов так, что те сперва дрогнули, а потом
начали отступать. Огрызаясь и падая, юты пятились всё дальше и уже понимали,
что не только не выиграют боя, но и не уйдут из Барсучьего Леса живыми…
Словене, Халльгрим и меряне неумолимо гнали их всех в одно
место. К пустому, уже разграбленному дому кугыжи, сиротски стоявшему с
распахнутой дверью. В этом доме, откуда они совсем недавно таскали на корабль
добро, датским викингам теперь предстояло принять свой последний бой. И
умереть, сражаясь спиной к стене.
Ненадолго отбросив от себя нападавших, один за другим
скрылись они в покинутом кудо и захлопнули перед носом преследователей тяжёлую
дверь. Некоторое время из-за неё доносилась какая-то возня, потом стало тихо.
Бой был окончен.
Халльгрим снял с головы шлем и вытер мокрое лицо.
– Я предложил бы им выйти и завершить дело,
конунг, – сказал он Чуриле. – А не выйдут, можно зажечь дом.
Чурила всё ещё сидел на коне, только меч в неутомимой руке
смотрел теперь вниз. С конца меча, густея, падали в траву тёмные капли.
Кольчуга князя казалась ржавой от крови. Раны наверняка заставляли его
страдать, но железные глаза смотрели по-прежнему свирепо и зорко. Вороной
Соколик изгибал крутую шею, гордясь то ли самим собой, то ли седоком.
– Нечего предлагать! – сказал князь хрипло. –
Зажигайте дом! А кто выскочит – рубить!
В это время юты попытались разобрать крышу, чтобы выпустить
во врага последний десяток стрел. Но едва зашевелилось бурое корьё, как
несколько мерянских охотников, за сто шагов сбивавших с дерева белку, вскинули
короткие луки. Зазубренные стрелы впились в кровлю и исчезли. Было слышно, как
внутри свалилось что-то тяжёлое.
