С сыном была девушка.
Халльгрим нахмурился…
А Видга шагал по берегу и к лодкам, сновавшим туда-сюда, не
приглядывался. Потому что рядом шла Смирёна.
– Хирдманны конунга были недовольны, – рассказывал
он ей, придерживая у пояса меч. – Эти люди решили, что той дани, которую
конунг собирал в обычные годы, не хватит и для них и для нас. Они боялись, как
бы их не обделили. Твой Вестейн ярл кричал громче всех. Но Торлейв конунг
показал себя отважным хёвдингом. Он сказал: тогда мы поищем новую дань. Скоро
он отправится в поход, и мы вместе с ним. Отец сказал, что поеду и я. Я привезу
тебе подарок…
Смирёнка тихо отвечала:
– Не надо, княжич… отберут у меня…
– Кто отберёт? – спросил Видга грозно.
Она робко пожала плечами:
– Да хоть Щелкан старый… отберёт и продаст.
Видга остановился.
– Отберёт, я кишки ему выпущу, старой собаке. И пусть
Вестейн ярл требует с меня виру, если пожелает. Поняла?
– Поняла…
Видга угрюмо задумался над её словами. Припомнил ярлова сына
Любима, его улыбчивое красивое личико. Ещё вспомнил, как дома, в Торсфиорде, и
здесь воины, разгорячённые пивом, хватали за руки пригожих молодых рабынь… И
мрачно добавил:
– А сын хозяйский пристанет, скажи этому женовидному,
что Видга Халльгримссон его убьёт. Поняла?
Ни от кого ещё не слышала Смирёнка подобных слов… За
Витенегом она пошла бы куда глаза глядят. Даже в ту страну на берегу сердито
ревущего моря, о которой он столько ей рассказывал…
– А если он не побоится меня, – продолжал
Видга, – я ведь вернусь, и мы вместе посмотрим, разумно ли он поступил…
Близилась переправа, близились людские глаза. Смирёнка
пугливо шепнула:
– Увидят тебя, княжич, со мной, а меня с тобой… что ещё
скажут…
– Пусть видят! – ответил Видга сурово. Расправил широкие
плечи, решительно повернулся к ней: – Когда-нибудь у меня будет свой хирд. Как
у отца. Но только я буду ходить в походы тогда, когда захочу сам, а не когда
этого захочет какой-нибудь конунг. Я стану богат. Тогда я выкуплю тебя у твоего
ярла. Или отберу силой, если у него не прибавится сговорчивости!
Поздно вечером, когда многие уже спали, Смирёнка пробралась
в конюшню, к вздыхавшим в темноте лошадям… Те узнавали её по запаху, по шагам.
Приветливо фыркнула хозяйская любимица Сметанка. Стукнул копытом её рослый,
злобный нравом сын Воронок. Повернулся и по привычке полез носом в руки: что
принесла? Нашёл крепенькую морковку и захрустел.
Смирёнка прижалась к его тёплому боку, торопливо расплела
косу, рассыпала её по плечам, обняла коня и зашептала:
– Иду я из дверей в двери, из ворот в ворота, выхожу я
в чистое поле… В чистом поле охорашиваюсь, на все четыре стороны кланяюсь, на
горюч камень становлюсь, крепким словом заговариваюсь, чистыми звездами
обтыкаюсь, тёплым облаком покрываюсь… Подите вы, железо да каменья, в свою
землю от Витенега-княжича, а ты, дерево, к дереву, а вы, перья, в птицу, а
птица в небо, а клей в рыбу, а рыба в море – от Витенега-княжича! Быть ему
соколом, а всем ворогам – дроздами, а слово моё – крепко!
9
Племена и народы движутся по земле, словно льдины, влекомые
половодьем.
Одних сгоняет с места засуха, других – наводнение, третьих –
свирепый лесной пожар и подступившие враги… Племя за племенем уходит в иные
края искать места под солнцем для своих детей. А на оставленную ими землю
приходят другие, ибо, как небо без птиц – не небо и река без рыбы – не река,
так нет и земли без людей…
Говорят, даже меря, и та не всегда сидела в этих лесах. И ей
случалось пускаться в дорогу, на поиски лучшей судьбы. Давным-давно пришла она
сюда с берегов далёкого и туманного моря, которое соседи-словене называли
Варяжским. Теперь не все помнили даже имена вождей, первыми отправившихся в
путь. А ведь тогда меря была и сильна, и богата, и сама владела собой, никому
не платя дани. Мудрые кугыжи вели отважных охотников сквозь леса и болота, и у
жён не переводились серебряные украшения, и дикая овда не смела высунуться из
чащобы и только изредка приходила попросить железных крючков или горстку муки…
Велики и дремучи были леса по берегам матери Роси и впадавших
в неё рек. Но не оказались бескрайними даже они. Настал день, когда меря,
шедшая на восход солнца, повстречала незнакомых людей: невысоких, опалённых
лучами нездешнего солнца, с развевающимися чубами чёрных волос. Люди назвались
булгарами – по имени реки, вдоль которой не первый век паслись их табуны. Булга
– так они называли могучую Рось.
Сыновья некогда славного степного народа, обитавшего у
тёплого моря, на необъятных солнечных равнинах, они пришли сюда издалека.
Пришли, изгнанные из родных мест ещё более сильным и воинственным племенем, чьё
имя звучало грознее взвизга пущенной стрелы: хазары… Хазары, говорят, тоже не
по своей воле двинулись к западу. Но до того ни булгарам, ни мере дела не было.
Семь поколений сменилось под солнцем с тех пор, как приняли
булгары великое унижение и обиду. Натрое разрубила хазарская сабля когда-то
непобедимый народ. Три хана, три брата возглавили уцелевших, увели их в разные
стороны, чтобы уже никогда больше не соединиться. Один, славный Котраг,
откочевал к югу, оставшись цепляться за клочки родимой степи. Второй,
бесстрашный Аспарух, рванулся к закату, пересёк горы и реки и сел за великой
Дуной, в тёплой виноградной стране, у самых стен золотой Кустандины. Примирился
с местными племенами и слил с ними своих булгар, оставив новому народу на
память имя степной орды… А третий брат, хан Батбай, повернул коней к полночи,
по реке, в леса.
Долгий горестный путь обкатал, обтесал его степняков, как
сама Булга-Рось – круглые голыши… Раз за разом сменяли дедов белозубые внуки.
Спустя века они ещё держались обычая предков: летом кочевали, пили из кожаных
бурдюков кобылий кумыс, измеряли богатство числом пасущегося скота. Но уже
колосились распаханные ими поля, прочно стояли на земле бревенчатые зимние
дома, всё больше заменявшие круглые войлочные юрты. И кое-кому из молодых
берёзовый сок казался даже вкуснее молока… Добрая рука земли обнимала булгар, и
они всё крепче пускали в неё корни, воздвигали укрепления и святилища для
Богов, седлали великую Булгу.
А по ней то туда, то обратно сновали торговые лодьи: арабы,
хазары, славяне ехали за товарами друг к другу и в ещё более удалённые земли.
На море Хазарское, окружённое пылающими песками. На озеро Весь, осиянное
полуночной зарёй. В страны бирюзы и серебра, где прославляли Аллаха. И в далёкие
закатные пределы, откуда привозили вино и стекло…
Каждый правитель, чью державу проезжали эти купцы, брал с
них пошлину-мыто. Стали брать и булгары. Не ими это началось, не ими должно
было и кончиться.
А потом пришёл день, когда хан – верховный булгарский кугыжа
– повелел разыскать мерю, отступившую в леса. Примучил сопротивлявшихся и
наложил на них дань.
