Посмотрев на них, Скегги отвернулся и затосковал… И вдруг
смертельно захотелось домой. Туда, где, кажется, даже скалы над фиордом
смотрели приветливее. Туда, где плескало на камни холодное море, осенённое
крылом серого утра, встающего из-за береговых гор…
За это Скегги не торгуясь отдал бы даже красивую и звонкую
арфу, которую Видга купил ему в Бирке, на торгу.
Больше они, конечно, в тот день с места не двинулись…
Дружины осторожно знакомились, а двое вождей долго беседовали на берегу.
Халльгрим с трудом подбирал гардские слова. Но всё-таки сумел рассказать
конунгу и о Харальде Косматом, властно собирающем под свою руку фюльк за
фюльком в Норэгр. О его походе в Халогаланд, о прощании с родными местами…
Об удаче, приведшей к ним Ас-стейнн-ки, Халльгрим не
поминал. Расскажет ему сама!
Князь слушал молча, должно быть, дивясь про себя непривычным
названиям да именам. Только раз понимающе кивнул – когда Халльгрим завел речь
про Белоозеро и про вендского ярла. И вот наконец Виглафссон выговорил то, что
нёс в себе, оттачивая, от самого родного порога:
– Не называют люди приличным, если кто сразу заводит
речи о деле… но я всё-таки скажу, потому что тебе следует знать, зачем мы сюда
пришли. Я пообещал своим людям, что у них будет здесь дом. И я не поднимал меча
на тех, кто живёт в твоей земле!
Чурила ответил ему так:
– Мыслю, ты говорил прямо, как это и следует мужу. И я
так же с тобой поступлю. В моём доме ты гость, и я не прогоню тебя прочь. А в
остальном будет так, как Господин Кременец о том порешит!
Ладно – ждать, чтобы гардский вождь тут же кинулся отмерять
им землю, мог только глупец…
Халльгриму определенно понравился Торлейв гарда-конунг. И
тем не менее вечером он приказал снять драккары с отмели и поставить их на
якоря, подальше от берега, там, где глубина превышала человеческий рост. В эту
ночь, как всегда, викинги ложились спать на кораблях.
Одна Ас-стейнн-ки осталась со своими – на берегу. Улеб
забрал её котомку с красной лодьи и ушёл следом за ней. Скегги Скальд проводил
его глазами и сник совсем. Он тоже не был больше нужен своей Ас-стейнн-ки.
Навряд ли она теперь ещё когда-нибудь зашьёт ему рубашку…
А Звениславка сидела со своим князем на речном берегу. И он
кутал её от вечернего холода в свой плащ. И всё время чувствовал её тёплое
плечо подле своего. И мог взять её за руку. И знал – покуда он дышит, в его
власти оборонить её от любой беды. И от себя он её больше никуда не отпустит…
Сидели, и прямо из-под ног – вниз, вниз! – обрывалась
песчаная крутизна, стремительно вниз, в омут, в котором не было дна, а вот
водяной жил точно, ухал по ночам, тянул из пучины руки-коряги, это они оба
помнили с малолетства… А за рекой, за отлогим волгасом, тонуло в надвигающихся
сумерках широкое поле и за ним – никем до конца не пройденный лес, и был ли у
него конец, у того леса? Может, так и тянулся до самого края земли, до синей
бездны, где живут солнце и ночь!
А позади, обласканные дождями, тихо стояли двойняшки-ёлочки,
тянуло дымком, слышались голоса, фыркали пасшиеся кони…
Сидели, и обо всём было переговорено. И Звениславка уже
успела найти рану у него на руке и длинный синяк, оставленный железными
звеньями, впечатавшимися в тело, – всё это причинил ему Халльгримов меч. И
рассказать князю о том, как её украли и продали заезжие гости, и услышать в ответ,
как Чурила отчаялся в поисках, пошёл к осени на полдень, встретил там какой-то
хазарский отряд и устроил тем хазарам пир бранный – как раз в те дни, когда она
гадала в далёком Сэхейме, вместе с зеленоокой Гуннхильд, отдаст или не отдаст
бушевавшее море Эрлинга и чёрный корабль…
Подошёл сзади вороной конь Соколик, положил голову
Звениславке на плечо, вздохнул. Чурила ей сказал:
– А не обижали тебя урмане твои. Всё кругла да бела,
что репка мытая. Что замуж там не пошла? Аль не звали?
– О чём спрашиваешь? – отозвалась она с
укоризной. – Сам жену тут поди завел без меня? Да не одну ещё!
Молодой князь проговорил с добрым лукавством, какого в нём и
не заподозрить было с беглого взгляда:
– А ты думала как! Сватали мне тут красную девицу – не
тебе чета, конопатой…
Она отмахнулась – да ну тебя! Но тут же спросила доверчиво:
– А кого?
– Нежелану!
Звениславка так и ахнула:
– Вышатичну?
Краше Нежеланы Вышатичны, дочери боярской, в Кременце не
было ни старой, ни молодой.
– Вышатичну, – кивнул князь. – Да ведь прибежала
ко мне Нежелана-то… И в ноги бух! Пожалей, дескать, батюшка князь, не сватай за
себя, мне за тебя, что белой лебёдушке да за чёрна ворона… что в княгини, мол,
что в воду. А ты – жена!
– А не сказала она, твоя Нежелана, – как серой
воронушке да за ясна сокола?
Чурила притянул её к себе. Вся здесь – не пропадёт больше…
– То мать моя с Вышатой Добрыничей за углами шепталась.
А мне… сама знаешь, одна ведовица надобна, единая… Которая, сказать?
– А не вернулась бы? Так бы состарился? Одинцом?
Чурила ответил тихо:
– Я этот год знаешь как жил? Смерть-то не брала…
В эту ночь мало кто спал. И на берегу, и на кораблях. То и
дело приподнимались головы – от сёдел, брошенных на землю, от палубных досок…
Как они там, те, другие, не приснились ли, не примерещились? Не затевают ли
чего?
Водяной ворочался в своём омуте, грыз берег, булькал, тащил
в омут комья земли. Курились, рдели угольями костры на берегу. Хельги
Виглафссон смотрел на них с кормы пёстрого корабля.
Но коротка летняя ночь – и вот встрепенулись на востоке
прозрачные крылья зари. Начали проступать во тьме вершины деревьев. Голубое
сияние росло, и вот уже, словно поднятый парус, стал медленно возноситься
туман… Светлей и светлей делалось вокруг. Наконец выглянул краешек солнца…
Синее пламя родилось в речной глубине. Залепетали берёзы и сосны на берегу.
Недовольный, прячась от света, ушёл в глубину водяной.
Хельги отвернулся от берега и стал смотреть на солн-це,
выплывавшее из-за лесов. В небе не было ни облачка – начинался погожий,
долгий-долгий день…
Книга вторая. Даждьбоговы внуки
Часть первая. За Конунга!
1
Князь Чурила Мстиславич вошёл в гридницу, прошагал к своему
месту, остановился так, что за плечами метнулся вышитый плащ:
– Думу думать станем, дружина старшая, мужи лучшие,
именитые бояре!
Старый князь Мстислав сидел около сына, молчал. Меховая шуба
кутала ноги, длинные седые усы свисали на грудь. От самого княжеского стольца
до входной двери на дубовых лавках в два ряда сидела старшая чадь. Были здесь
кряжистые деды, помнившие Мстислава молодым и лихим. Были важные середовичи. И
отчаянная молодежь, готовая с Чурилой хоть сейчас и в воду, и в огонь, и на
самого хазарского царя.
