Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. Подошёл
Улеб и с ним сама Звениславка.
– Ас-стейнн-ки, – обратился к ней Халльгрим. Он
сидел против пленника, на одном из катков, подпиравших киль чёрного
корабля. – Ты говорила, твой невольник родом из Альдейгьюборга, значит,
знает этот народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой и зачем пришёл. Он
называет себя ингром!
Улеб по-урмански понимал лучше не надо: всё-таки в Ладоге
родился, а туда, как в Бирку, кто только не приезжал. Ишь, князь-то заморский –
погнушался обратиться к холопу, с госпожой заговорил! А давно ли именитые люди
звали его по имени-отчеству, а кто победней, те вовсе в пояс кланялись стеклу
кузнецу, в славной Ладоге всем известному!
– Улебушко Тужирич, – обернулась к нему
Звениславка. – Слышишь, Виглавич поговорить тебя просит…
Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы как
подобало, ей отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду – эх, и счастлив
же будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолаге
ижорцу… А что?
Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:
– Говорить-то что?
Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:
– Ты, трэль, знаешь ли этот народ?
Улеб ответил тяжело и с ненавистью:
– Знаю! Живут они здесь, на Неве, а пришли, говорят,
откуда-то с севера. Мы ижорой их зовём…
Халльгрим положил ногу на ногу.
– Переведи-ка ему… Я хочу знать, кто он и что ему здесь
понадобилось!
Улеб повернулся к пленнику – но тот неожиданно обратился к
нему первым.
– С ними плывёшь? – недобро щурясь, спросил он
Улеба на ломаном языке. – Прилип к сапогам, грязь болотная?
– Не тебе меня лаять! – по-корельски осадил его
Улеб. – Не на того гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе, дурню, хочу. А
кроме меня да хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто ты
такой есть.
Ижор посмотрел на него так, словно это не он, а Улеб стоял
со скрученными руками.
– Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одному
большому камню и подарят речному хозяину. А хозяйку твою…
– Что он там говорит? – спросил Халльгрим. –
Переведи!
– Ругается, – ответил Улеб. – Обещает в реку
побросать!
Тут пленник заговорил снова, и Улеб добавил:
– Ещё просит, чтобы развязали. Так ни слова больше не
молвит…
Хельги Виглафссон стоял рядом с братом и молчал, не участвуя
в допросе. Он прибежал голый до пояса – длинный шрам, оставленный секирой
Рунольва, белел на груди.
– Пускай развяжут, – сказал он, выслушав
ижора. – Никуда не денется.
Бьёрн и Сигурд не двинулись с места, возиться с верёвками
пришлось Улебу. Узлы были затянуты от души – еле совладал. Ижор двинул
посиневшими запястьями и не сдержал сиплого вздоха.
– Теперь пусть говорит, – велел Халльгрим. –
Пусть скажет, почему он решил сжечь корабль! Я не трогал ни его самого, ни его
род!
Ижор выслушал. Стиснул кулаки, шагнул вперёд и заговорил.
Каждое слово летело – как плевок!
– А ты что молчишь? – с внезапным подозрением
спросил Халльгрим Улеба. – Переводи, я сказал! Всё, как есть!
Трудновато было его обмануть. Улеб скрепя сердце перевел:
– Он говорит, что ненавидит и тебя, и всё ваше племя.
Что вешал бы вас, пока хватило бы деревьев в лесу. Потому что на ваших кораблях
всегда приплывает беда, и надо бить вас сразу, не дожидаясь, пока нападёте!
Хельги смерил пленника глазами:
– А он молодец, этот финн… И мало верится мне, что он
окажется простым рыбаком. А ну, спроси его!
Улеб спросил. Ижор ответил, и сыновья Ворона разобрали
слово, показавшееся им знакомым: кунингас.
– Он говорит, – перевел ладожанин, – что его
отец был старейшиной рода, а дед вовсе первым, кто здесь поселится… Но пять
дней назад с моря нагрянули корабли, такие же, как ваши. И его отец и четверо
братьев погибли в бою, прежде чем их удалось прогнать.
Халльгрим ударил себя кулаком по колену:
– Так я и знал, что кто-то похозяйничал здесь до нас!
Однако это храбрый народ: трусы спрятались бы в лесах… Переведи!
Пока Улеб переводил, к Халльгриму наклонился Торгейр.
– Хёвдинг, – проговорил он, волнуясь. –
Разреши мне расспросить этого человека о людях, приходивших с моря.
– Спрашивай, – кивнул Виглафссон. Но только
Торгейр собрался спросить, какие паруса были на тех кораблях, как Улеб вдруг
обратился к вождю:
– Слышишь, князь… Ижор-то говорит, что был трижды глуп.
Первый раз, когда ставил в лесу самострел. Второй раз – когда полез сюда и
попался. И третий раз, когда выболтал про обиду своего племени, вместо того
чтобы взять вас врасплох. Но теперь он привяжет свой язык ниткой к уху!
Хельги, усмехаясь, тронулся с места и обошёл пленника
кругом.
– А зря… – протянул он. – Я так поговорил бы
ещё. Я узнал бы, сколько у них войска. И как вооружены… и когда нападут… и
много ли лодок…
Ижор стоял по-прежнему неподвижно и смотрел мимо Хельги – в
темноту. Но на висках и над верхней губой выступили капельки пота.
– Не надо, – махнул рукой Халльгрим
хёвдинг. – Навряд ли ты от него чего-нибудь добьёшься, а догадаться можно
и так. Надо нам сесть на корабли и отплыть. Пока у нас есть корабли, я их не
боюсь.
– А я и без кораблей! – буркнул Хельги сердито.
Ему было больше всего обидно за Торгейра. – Бояться финнов! Ты
переменился, брат! Может быть, ещё и заплатим ему виру, чтобы не держал зла?
– Хотел бы я расстаться с ним миром, – сказал
Халльгрим. – Однако вижу, что этому не бывать! Но незачем и причинять ему
больше, чем он причинил нам, потому что плохо всё начинать с крови.
– Проткнуть ему шею, как Гуннару, – посоветовал
Бьёрн. – А потом обложить всей этой соломой и зажечь!
Халльгрим пропустил это мимо ушей.
– Переведи ему, трэль, что я решил его…
– Повесить, – сказал Хельги.
Халльгрим вскинул было глаза… но передумал и кивнул…
– Переводи.
Улеб перевел. Звениславка в ужасе схватила за руку.
Ижор не дрогнул, только презрительно скривился. – Того
не испугает петля, кто заранее знает, на что идёт. И за что!
Халльгрим выждал немного и сказал:
– Переводи… Будет ли он ещё нападать на нас, если я его
отпущу?
Ижор выслушал и отвернулся, плюнув в огонь. Бьёрн Олавссон
задохнулся от ярости:
