Халльгрима вынесли с корабля на кожаном плаще… Один из углов
– крепко, не выскользнет! – держал Видга. Халльгрим не застонал, когда
поднимали плащ. Воины осторожно сошли наземь и медленно пересекли двор, и люди
подходили посмотреть на вождя. Халльгрима внесли в дом и уложили на его
спальное место, на широкую лавку у очага… Они сделали для него всё, что могли.
Теперь он боролся сам.
Видга сел возле отца, взял холодную, изуродованную путами
руку. Стал гладить её, отогревать дыханием… Во дворе прокричал рог, созывая
людей на домашний сход – хустинг. Видга не повернул головы.
Зеленоокая Гуннхильд ни на шаг не отходила от мужа. Эрлинг
гладил её растрепавшиеся волосы, целовал заплаканные глаза.
– Сколько наших погибло? – спросил его Хельги.
– Восемь… Семеро в битве, и ещё один умер от ран.
– Кто?
Эрлинг назвал.
– А у Рунольва?
Эрлинг ответил коротко:
– Мы привезли троих.
– Так! – сказал Хельги. – Давненько в
Торсхове не видели красного щита на мачте, брат!
Звениславка уже водила его на пёстрый корабль. И он ходил по
его палубе, трогая зрячими пальцами следы боя. Ему рассказали, каким был этот
бой.
А потом хрипло проревел рог, и люди стали собираться в круг.
Воины – и женщины позади них. Так присоветовала сыновьям ещё Фрейдис: ведь и
женщина может дать мудрый совет. И даже раб; потому-то рабам в Сэхейме многое
позволялось…
А посередине круга стоял Рунольв Раудссон.
– Я был тебе соседом, – сказал ему Эрлинг. –
А в этом доме ты сидел за столом! Ты заслуживаешь, чтобы зарыть твои кости на
краю прилива, Рунольв. Там, где встречаются зелёный дёрн и морская волна.
Потому что ты поднял руку на гостей.
Рунольв повернулся к нему и плюнул на землю.
– Складно ты болтаешь, Приёмыш, пока у меня связаны
руки!
Круг сидевших загудел, как потревоженный рой. Но в это время
рядом с Эрлингом во весь рост выпрямился Хельги:
– Не тебе, Рунольв, говорить о связанных руках!
Тут люди разом притихли. Что-то ещё скажет средний
Виглафссон?.. А Хельги поднял слепое лицо к солнцу и обратился, казалось, прямо
к нему:
– Пусть Рунольву завяжут глаза и дадут нам обоим по
топору!
Звениславка ахнула подле него, но никто не услышал. Воины
разом соскочили с мест, крича и плашмя колотя мечами в щиты! И называлось это –
шум оружия, вапнатак! Чем бы ни кончился затеянный поединок, память о нём
должна была остаться надолго… Память всегда живёт дольше людей.
Рунольв без усилия перекрыл шум:
– А что будет, если я его убью?
– Сначала убей! – крикнул кто-то. – Тогда и
поговорим!
А старый Можжевельник добавил негромко:
– Ты не победишь…
Сигурду Олавссону бросили толстую тряпку, и он принялся
завязывать Рунольву глаза. Тот усмехнулся:
– Я не думал, что ты станешь возиться, брат Гудрёда. Я
думал, ты просто меня ослепишь…
– И ослеплю, если велят, – ответил Сигурд
угрюмо. – А вздумаешь подсматривать, так и без приказа. И ты это запомни!
Мальчишки помладше со всех ног понеслись за ограду –
нарезать ореховых прутьев… Такими прутьями ограждали когда-то поля сражений:
выползешь за черту – получишь пощаду. Здесь пощады не будет: и не попросят её,
и не дадут! Но пусть видят боги, что всё совершается по чести…
Хельги принесли его секиру. Сын Ворона ощупал острое лезвие
и остался доволен.
– Поставьте-ка меня к Рунольву лицом…
– Хельги! – окликнул его кто-то. – Рунольв в
броне, а ты в простой куртке… Возьми мою!
– Нет, – отказался Хельги. И добавил: – Не будет
ему проку от этой брони!
И эти слова запомнились…
Их поставили друг против друга. Обоим надели на шею
бубенчики из тех, что навешивают на хвостовое перо охотничьим птицам. И
расступились, оставляя противников наедине.
– Сходитесь! – сказал Можжевельник.
Хельги и Рунольв медленно двинулись вперёд… Над головами
сидевших разлилась тишина. Лишь у берега дрались голодные чайки, поссорившиеся
из-за рыбёшки.
Ни один не уступал другому ни ростом, ни шириной плеч. Разве
только то, что Хельги годился Рунольву в младшие сыновья…
Рунольв ударил первым. Услышал ли он приближение Хельги, или
просто прикинул нужное число шагов – этого никто никогда не узнал. Рунольв
резко взмахнул обеими руками и со свистом обрушил топор перед собой.
Удар был страшен. Окажись Хельги на полшага ближе к врагу –
и умер бы, не успев упасть. Но он всё-таки отпрянул назад. Острое лезвие лишь
скользнуло по его груди, с треском располосовав толстую куртку…
Стон пронесся по двору: по кожаным лохмотьям щедро полилась
кровь.
– Рунольв! – разом крикнули двое пленных. Этот
хёвдинг стоил того, чтобы за ним идти. Навеки – до огня и костра!
Рунольв водил вокруг себя секирой, зажатой в вытянутой руке.
Губы его шевелились, но что он говорил и кому, никто не слыхал. Рунольв знал,
что ранил противника. Но проклятая тряпка не давала увидеть, велика ли удача.
– Рунольв! – крикнул Хельги, и смотревшие
вздрогнули. Хельги прыгнул вперёд, занося топор… Но крик был ошибкой: Рунольв
встретил его новым ударом, пришедшимся в голову.
Небо рухнуло наземь, и мировой ясень Иггдрасиль,
выкорчеванный, потряс в воздухе тремя своими корнями… Хельги зашатался, проваливаясь
во мрак. Но руки, сжимавшие топор, ещё жили. И они нанесли удар, от которого
невозможно было спастись.
Рунольв закричал. Страшным криком живой плоти, в которую
ворвалась смерть. И упал. Он упал в воду с борта своего корабля, смеясь и
потрясая копьём. Вода была чёрной, как дёготь, и почему-то горячей, и в ней
разгоралось далёкое зарево. Наверное, это шёл навстречу пёстрый корабль под
парусом, похожим на багрово пылающий факел, и правило колебалось в тёмной воде,
ожидая знакомой руки…
А может быть, это спешил за ним из Вальхаллы корабль
мертвецов, никогда не пристающий к берегам…
19
И вот занялось утро, назначенное увидеть Торсхов горящим.
И застало перед воротами Сэхейма каких-то странных людей,
выехавших из леса…
Было их около дюжины; все вооруженные и верхами, а под тем
из них, кто более прочих походил на вождя, перебирал ногами крупный серый конь
– прежний любимец Рунольва. И на плече у главаря висел белый щит…
– Вот как, – усмехнулся Эрлинг, когда караулившие
у ворот прибежали за ним в дом. – Опять из Торсхова, и опять с миром… А
сказали хоть, чего хотят?
