– Я? Да что же ты мне такого сделала?
Хильд прижалась заплаканным лицом к её коленям.
– Я украла у тебя…
Бёдвильд невольно схватилась за палец – колечко было на
месте. Она улыбнулась:
– Что же ты могла у меня украсть?
У несчастной Хильд застучали зубы:
– Я украла у тебя любовь… Любовь Рандвера…
Бёдвильд почувствовала, как внутри что-то напряглось и сразу
же отпустило. Пожилой бородатый раб, спавший около Хильд, перестал храпеть и
заворочался во сне. Бёдвильд сказала:
– Идем ко мне. Там никого рядом нет.
Поднялась и скользнула к своей давно остывшей постели. И
Хильд поплелась следом за хозяйкой, низко опустив виноватую голову и волоча по
полу одеяло.
Они легли и прижались друг к другу, и Хильд стала
рассказывать. Тут-то выяснилось, что Рандвер, с которым Бёдвильд была вовсе не
ласкова, разглядел в доме Нидуда молодую красавицу рабыню…
– Он говорил… – всхлипывала Хильд, – он
говорил, что увезёт меня и сделает своей женой… а сегодня я сказала ему, что у
него будет наследник… я хотела порадовать его…
Бёдвильд обняла её под одеялом, стала гладить по голове:
– Он, наверное, отказался от тебя, Хильд?
– Он сказал, что ему нет дела до сына рабыни…
Она снова заплакала. Бёдвильд шепнула ей на ушко:
– Случалось так, что сыновья рабынь вырастали в славных
вождей. Не плачь, Хильд, я на тебя не сержусь.
Успокоенная её словами и лаской, рабыня понемногу уснула, а
Бёдвильд долго ещё лежала с открытыми глазами, обдумывая услышанное.
Ничего особенного Рандвер, конечно же, не натворил. Редкий
конунг, способный прокормить несколько жён, пренебрегал этой возможностью. А уж
рабынь, деливших ложе с хозяевами и их сыновьями, вовсе никто не считал… И
Бёдвильд прекрасно знала об этом. Ведь она сама была дочерью пленницы.
Потом она мысленно поставила Рандвера рядом со своим
кузнецом. И улыбнулась в темноте.
Утром Рандвер, как обычно, ласково с нею поздоровался, но
она не ответила. Прошла мимо него, крепко стиснув свои кулачки, которых не
боялся даже Сакси. И направилась к отцу.
Нидуд конунг выслушал её, наматывая на палец длинный
седеющий ус. Ему было смешно, но он ничем этого не выдал. А ближе к полудню он
остановил Рандвера возле ворот. Он сказал:
– Рандвер, моя дочь жалуется, будто ты предпочел ей
рабыню. Это так?
Рандвер и не подумал оправдываться.
– Неужели ты, Нидуд, сам никогда не был молодым?
Нидуд прищурился.
– Я был молодым и не успел ещё этого позабыть, и
поэтому-то у меня нет для тебя ни слова упрека.
Рандвер сказал:
– Зато Бёдвильд, я вижу, думает иначе. Жаль, я этого не
знал!
Нидуд ответил:
– Действительно, жаль. Мне странно было слушать её, но
она не хочет тебя видеть по крайней мере до весны.
Рандвер кивнул. До весны так до весны! Не такая уж долгая
отсрочка. А дома рабынь будет не меньше, вот только Бёдвильд не сможет отсюда
их пересчитать.
Уже садясь на коня, чтобы уехать, он сказал:
– Когда Бёдвильд станет моей женой, она пожалеет, что
нынче меня отослала.
Нидуд, вышедший его проводить, грозно нахмурился:
– Что ты сказал, повтори!
Рандвер весело рассмеялся.
– Я сказал, что люблю твою дочь. У меня её ждут наряды
и почёт, а она сама себя заставляет ждать. Я сватов пришлю весной, Нидуд
конунг.
Нидуд кивнул и ответил:
– А я между тем подумаю, какой выкуп с тебя взять. И
что бы такое подарить вам на свадьбу!
…Далеко, далеко на севере, там, где малосведущие южане
помещают границу Страны Великанов, стоял высокий и длинный дом, почти точно
такой же, как тот, что принадлежал Нидуду, конунгу ньяров. Дом стоял на
скалистом морском берегу, а внизу, у подножия исполинских утёсов, заметало
снегом корабельные сараи и в них – четыре острогрудых боевых корабля. Давным-давно
не видели они солнечного света, и лишь разноцветные сполохи бороздили над ними
чёрное небо, похожее на бездонную прорубь…
В этом доме Эйстейн скальд жил гостем у Торгрима конунга.
И не раз и не два обновилась в небесах сияющая луна, прежде
чем Эйстейн заговорил о заботе, приведшей его в ледяную страну; ибо не называют
люди приличным, если кто-то нетерпеливо заводит речи о деле, не обжившись как
следует, не познакомившись поближе с гостеприимным хозяином!
Но вот однажды, когда сыновья Торгрима конунга убежали на
лыжах охотиться, а жена и обе невестки занялись домашними делами, Эйстейн решил
наконец, что время пришло.
Он сказал:
– Послушай меня, Торгрим конунг, повелитель снежных
равнин… поговорить с тобой хочу.
Конунг отозвался:
– Говори, если хочешь, Эйстейн скальд. Только, сам
видишь, нету у меня нынче охоты ни к твоим песням, ни к сагам о давних
временах.
Скальд сказал:
– Я слыхал от людей, будто ты, конунг, прошлой весной
потерял младшего сына. И с тех-то пор, говорят, и огонь хуже горит в твоем
очаге, и пиво не бродит в котлах, и у мяса не тот вкус…
– Истинно так, – отвечал конунг. – Зачем
трогаешь мою рану, скальд?
Эйстейн помолчал, потом вытащил из-за пазухи серебряный
браслет и показал его конунгу.
– Не расскажет ли он тебе о чём-нибудь?
Торгрим долго разглядывал блестящую змейку…
Наконец сказал:
– Любой кузнец мог бы сделать подобное, не только мой
сын.
Эйстейн спрятал браслет. Сходил туда, где лежала его
постель, и принёс Торгриму шахматы, вырезанные из морёного дуба и моржового
клыка.
– Тогда, может, эти шахматы окажутся разговорчивее,
конунг?
На сей раз Торгриму хватило одного-единственного взгляда:
– Где ты взял это, скальд?
Эйстейн ответил:
– Мне подарил их Нидуд, вождь племени ньяров. Я гостил
у него на празднике Йоль, и он многим раздавал тогда такие подарки. А его дочь
Бёдвильд носила на руке кольцо, точь-в-точь как те, что я видел у жён твоих
сыновей. А откуда попали к Нидуду все эти вещи, про то спрашивай его сам. Я
сказал тебе всё, что знаю.
Долго не произносил ни слова безрадостный Торгрим конунг. И
только к вечеру, когда погасли на юге бледные отсветы солнца, а сыновья,
Слагфильд и Эгиль, возвратились с охоты, он вновь подозвал к себе Эйстейна. Он
сказал:
