– Ас-стейнн-ки, – сказал он внятно.
Он стоял на берегу Торсфиорда, посреди родного двора. Низкое
небо летело над головой, цепляясь за чёрные скалы. Пустым и холодным стоял
длинный дом, и дверь скрипуче плакала под порывами ветра, раскачиваясь на
уцелевшей петле.
А по коньку крыши, медленно взмахивая тяжёлыми крыльями, с
карканьем прыгали два ворона. Потом снялись и полетели мимо Хельги, в сторону
моря.
А по серо-стальному от непогоды фиорду шёл к берегу боевой
корабль. Тот самый, на котором старый Виглаф ушёл когда-то в свой последний
поход.
– Хельги! – донесся с него знакомый голос. –
Хельги!
– Иду, – ответил Хельги в сгущавшуюся
темноту. – Иду, отец.
Халльгрим хёвдинг по праву гордился своими людьми. Те ведь
когда-то бросились в битву и выкупили его жизнь ценой восьми своих.
За Эрлинга была заплачена всего одна.
Но это была жизнь его брата.
22
Сколь многие пали в толкотне, измученные ранами! Сколь
многих затоптали взбесившиеся кони, поразили случайные стрелы, свалила
усталость… Но лишь смертельнее делалось упорство с той и с другой стороны.
Редела дружина кременецкого князя.
То детский, то боярин валился в истоптанную траву, напитывая
кровью берег великой Булги. Скоро, скоро заплачет в Беличьей Пади юная внучка
кугыжи. Не вернётся к ней Азамат, не подхватит сильными руками, не закружит по
двору. Подбитыми крыльями распластались те руки в пыли, в крови, на опалённой
земле. Но не доберётся до мерянских лесов отметивший Азамата клинок…
И Бьёрн, сын Можжевельника, хмуро покажет жене трижды
просечённую кольчугу. Чекленер, брат Чекленера, встретил соперника не по силам.
Не увидит он своей пятнадцатой весны. Однако не измерят кременецких стен глаза,
нацелившие то копьё…
Одному князю ничего не делалось. Да ещё Радогостю с
Ратибором, следовавшим за ним неотступно. Со всех троих давно оборвали дорогие
плащи, измяли ударами посеребрённые шлемы. Кровь сочилась сквозь железные
звенья кольчуг… Десятки раз воочию вставала перед ними смерть! Но они
продолжали отчаянно и беспощадно жить в своих сёдлах. И кони, под стать
седокам, грудью валили встречных.
А совсем рядом беззаботно трещали кузнечики, журчала река,
трудились в муравейниках муравьи. И солнце свершало в поднебесье свой извечный
круг, расстилая в безветренном воздухе послеполуденный покой…
Сколько племён, лишь понаслышке знавших друг друга, сошлось
в этом бою! Вагиры и булгары, хазары и халейги, словене, печенеги, меряне… И
что бы не жить им всем вместе на просторной и щедрой земле, что могла всех
приютить, каждого накормить-одеть?
Халльгрим хёвдинг не видел гибели брата. Только то, что
сила, собранная на помощь булгарам, одерживала-таки победу.
Теперь два редевших войска перемешались окончательно. Каждый
воин отражал удары и сзади, и спереди, и с боков. Врага от друга отличали с трудом.
Видели словенина и халейга из Гудмундовых людей, вместе отбивавшихся от хазар.
Тот викинг спутал их с булгарами – немудрено… Видели, как потом они отёрли с
лиц кровь, оглянулись один на другого, чтобы, может быть, обняться, – и
одновременно замахнулись мечами…
Пресветлый хан Кубрат вихрем носился по полю. Давно уже
иззубрилась его упругая сабля, в алый цвет окрасилась дорогая броня. Жестоко
мстил он за гибель любимого брата! Недолго пришлось храброму Органе ездить
среди своих. Упал под копыта, закрыв повелителя хана от стрелы, выпущенной в
упор!
Чурила Мстиславич дрался неподалёку от Халльгрима. Волчком
вертелся под князем вороной жеребец. Зубами хватал вражеских коней и самих
врагов… А тяжёлый меч князя не знал ни усталости, ни отдыха.
Да и не давали передохнуть – наседали мало не со всех сторон
враз… Всякому было лестно если не свалить вождя словен, то хоть скрестить с ним
мечи!
А ещё рядом с гарда-конунгом яростно сражался Видга
Халльгримссон. Потому-то сын Ворона всё оглядывался – мелькает ли ещё длинный
гардский щит, надетый на знакомую руку… Вот и вышло, что он, Халльгрим, первым
разглядел троих хазар, устремившихся на Чурилу сзади.
– Торлейв конунг! – крикнул он так, что едва
выдержало горло. Но князь не то не услышал, не то слишком занят был противником…
Не обернулся.
Тогда Халльгрим встретил их сам. Всех троих.
Первый из аль-арсиев угодил под страшный северный меч и умер
вместе с конём, не успев ни защититься, ни понять, что произошло.
Второй, наученный его судьбой, вовремя изготовился для удара
и полоснул длинным клинком. Но Халльгрим опередил и его, подставив щит – а щит
тот вдвое отяжелел от вонзившихся стрел, – и распластал телохранителя до
затканного золотом седла…
Дико заржал конь и поволок нечто, повисшее на стремени.
Меч Виглафссона застрял в седельной луке, и викинг на
мгновение замешкался, рванув его на свободу.
Этого оказалось достаточно.
Ибо третьим всадником был Мохо-шад. И его копьё стремительно
ударило Халльгрима в правое плечо. Беспомощно повисла рука, пальцы выпустили
меч. Мохо вздёрнул коня на дыбы и занёс копьё во второй раз, чтобы пригвоздить
халейга к земле.
Халльгрим отшвырнул щит и поймал это копьё левой рукой. И
хватил царевича оземь, выдернув его из седла.
Хазарский конь ударил его плечом, и Халльгрим не устоял на
ногах. Боль ослепила его, на мгновение погрузила во мрак. Но когда он приподнял
голову, Мохо-шад был по-прежнему перед ним.
Ему, видно, тоже досталось крепко. По крайней мере встать он
уже не мог и полз к Халльгриму на четвереньках, зажав в зубах кинжал. Глаза его
светились.
Подполз… И они сцепились, как два зверя. У Халльгрима одна
левая рука, у Мохо – две и кинжал. Раз за разом они перекатывались друг через
друга, рыча от боли и бешенства. Наконец Мохо достал-таки Халльгрима узким
клинком… Но железные пальцы халейга уже нащупали его горло. И держали, сжимаясь
в мёртвой хватке всё сильней и сильней, даже после того, как у самого
Халльгрима померкло в глазах…
Так они и остались лежать рядом – в потоптанной, жухлой
траве. Халльгрим не видел, как откуда-то возник над ним спешенный Видга. Как
Лютинг сын Вестейна ярла встал с внуком Ворона спиной к спине, не подпуская
врагов. И как потом Лют вскинул руки к лицу и свалился, и Видга остался один.
И рубился, плача от ярости, один против многих, пока мечи
конунговой дружины не разогнали хазар…
Битва кончалась.
Израненные победители наконец замечали свои раны. И по
одному ковыляли к реке, таща на себе покалеченных друзей.
На берегу ждала помощь. Дед Вышко разрезал окровавленные
одежды, ловко расстёгивал иссечённые брони. Два запыхавшихся отрока вёдрами
подносили воду. Молча, не поднимая глаз, трудился над страшными ранами Абу
Джафар Ахмед Ибн Ибрагим. Сосредоточенный Скегги так же молча подавал ему то
острый ножичек, то длинный пинцет. Он ещё сложит песнь о том, как воины стискивали
зубами собственную руку, давя в груди крик! И о булгарских женщинах, без суеты
хлопотавших вокруг. Раз за разом уходили они в ещё гремевшее поле и
возвращались, неся и ведя обессилевших. И горе хазарину, который попадался им
живым…
