А с южной стороны, что мог, грёб под себя далёкий хазарский
царь. А в Киеве городе, на берегу Днепра, сидели братья-князья, называвшие себя
на хазарский лад – хаканами. И ни в жадности, ни во властолюбии северным и восточным
соседям своим не уступали нисколько.
Почти ровно год прожил в Гардарики Халльгрим Виглафссон.
Всего только год. Может, поэтому кое-что ему было виднее, чем самим гардцам.
Конунгу он того не сказал бы ни за что. Но сам был уверен: пусть не захотел Торлейв
сын Мстицлейва добром присоединиться ни к одной из нарождавшихся держав – а
только рано ли, поздно ли подомнут и Круглицу, и Кременец.
Лаской или таской, а заставят позабыть прежнюю вольность.
Быть им за щитом и под рукою у более сильного. У того, кто надежно сумеет
оборонить от врага, но и мзды за это потребует немалой. Ну то есть в точности
так, как сам конунг обошёлся с финнами Барсучьего Леса.
И понял сын Ворона, что весь его путь в чужую страну был
подобен скитаниям заблудившегося в чаще лесов. Всё вперёд и вперёд шёл тот
человек, но лес вокруг только делался гуще. А когда вовсе выбился из сил, то
вместо приветливого огонька впереди вдруг увидел, что описал полный круг и
вернулся к своей прежней стоянке, к потухшим углям, к холодной золе кострища…
Халльгрим думал долго. Но наконец явился к Чуриле и сказал
так:
– Я вовсе не отказался бы, конунг, этим летом съездить
навестить свою страну. А то я стал уже забывать, как выглядят чёрные скалы,
когда над ними зацветает шиповник. Я сходил бы одним кораблём с женой и
Торгейром и не стал бы задерживаться надолго. Отпустишь ли?
Чурила поглядел на него и тоже впервые отчётливо осознал
кое-что, ранее ощущавшееся лишь подспудно. Хорошо ли на сухом берегу морскому
орлу, лакомому до рыбы? Да поглядеть один раз на урманина, когда ветер доносит
хриплый крик чаек…
Он сказал Халльгриму:
– К осени ждать стану. За данью пойдём.
Когда Виглафссон в тот день возвратился домой, его,
сурового, малоразговорчивого, еле признали. На другое же утро вытащили из сарая
чёрный корабль. Спустили его на воду и принялись готовить в поход. И тому, кто
всходил на его палубу, уже казалось, что не лёгкие речные волны колебали
драккар, а тяжёлая зыбь далёкого океана…
Видга смотрел на всё это с городской стены. И судорога
сводила его пальцы на древке копья. Проболтался он только Смирёнке:
– Я не такой могущественный вождь, чтобы отпрашиваться
у конунга. Но когда-нибудь я им стану!
11
Так случилось, что гонцов хана Кубрата первыми встретили
халейги.
Они уже наготовили в дорогу припасов: муки, зерна, солёного
и вяленого мяса. И в погожий денёк выбрались на реку проверить, хорошо ли
перенёс зиму старый чёрный корабль.
Широкая Рось приняла их радостно. На север, на север летели
над нею разорванные облака! Порою солнце скрывалось, и тогда река сердито
чернела, нетерпеливо требуя ласки и тепла. Но летучая тень скользила вперёд, и
полосатый парус вновь вспыхивал в солнечном луче.
Драккар бежал ровно и быстро… Время могло истереть вёслами
его гребные люки и притупить клыки носового дракона, но старый скакун сохранял
прежнюю стать. И рука Олава Можжевельника, сидевшего на высоком сиденье у
правила, была тверда, как всегда. Он-то, Олав, и разглядел на том берегу
всадников, ездивших вдоль воды туда-сюда и махавших руками кораблю.
Он указал на них Халльгриму. Сын Ворона только пожал
плечами, обтянутыми чёрным сукном. Узнать булгар было нетрудно. Другое дело,
объясниться с ними он не сумел бы за всё золото конунга хазар.
Но на его драккаре был Хельги, а рядом с Хельги сидел князь
Радим, пожелавший побывать на боевом корабле. Слепого князя ещё водили под руки
– был слаб. Хельги помог ему подняться. Радим крикнул на берег по-булгарски, и
его голос был звучен, почти как прежде.
Всадники отозвались немедля. Радим перевёл:
– Дядя хана Кудряя к Чуриле Мстиславичу по делу
какому-то приехал. Тебя, Виглавич, признали, перевезти просят…
Халльгрим ещё не видел степных воинов в деле. Но десяток
булгар, пусть сколь угодно отчаянных, никак не могли наделать на драккаре
особой беды. Халльгрим коротко кивнул головой. Корабль подогнали к берегу,
поставили на жёлтый песок и бросили сходни.
Булгары возвели своих коней на драккар с таким невозмутимым
достоинством, точно привыкли делать это ежедневно.
Один из них был старше годами и наряднее одеждой. Белый чуб,
знак высокого рода, спускался у него с выбритой бронзовой головы. Седые усы
свисали на грудь. Сверкал бляшками богатый боевой пояс, гордость степняка… А уж
конь мог посрамить любого: огненной шерсти и наверняка такого же нрава. Хозяин
не доверил его чужой руке, повёл по сходням сам. Конь настороженно нюхал
смолёные доски, покачивавшиеся под ногами. Булгарин не торопил его, давал
привыкнуть. И мало-помалу конь освоился, забыл недоверие и страх.
Хельги на ухо Радиму описал старого воина. И князь поднялся
вновь, приветствуя его как равного себе:
– Здрав будь, Булан, светло сияющий в спорах мужей!
Тучны ли нынче стада твоего славного племянника, хана Кубрата?
Булгарин отвечал так:
– Мой родич хан шлёт привет своему союзнику, хану
славов, и всем его всадникам и призывает на них милость вечного неба. Он
желает, чтобы его земля и твоя, младший хан, оставалась всегда плодородной, а
стада не ведали мора.
Он видел запавшие веки Радима, но не позволил себе
опуститься до жалости, унижающей храбреца. И только в зорких чёрных глазах
Булана Хельги причудилось нечто вроде досады: каким воином оскудели бранные
поля!
А князь Чурила Мстиславич в ту пору был занят делом совсем
не княжеским, не воинским: баловался с сынишкой. Гридни постарше, давным-давно деды,
снисходительно посмеивались. А боярин Вышата, совсем было подобревший,
преисполнился новой неприязни. Не иначе, ревновал, мечтая о собственных внуках…
Но Чуриле дела было мало. Внук колодезника вырастет уже
истинным княжичем, без подмесу. Воином у воина-отца, будущим князем. А назвали
его – Мстислав.
Счастлив был Чурила сверх всякой меры. И, даже выйдя в
гридницу навстречу послам, не выдержал, улыбнулся. Руки хранили тепло детского
тела. Поговорит с булгарами – и скорей снова туда.
Строго глянул на сына старый князь – эх, мальчишка ещё! Но
тот сам уже подобрался, посерьёзнел. Светлые глаза потвердели, ладонь оперлась
на стоящий в коленях меч. Шрам лежал на лице, от волос надо лбом до подбородка.
Из двух городов сидели в гриднице бояре. И князья впервые
возглавляли их все втроём – двое кременецких и с ними Радим.
Давно бы так!
Хан Кубрат дорогих даров не прислал. Только провели по двору
несколько безупречной красы жеребцов, покрытых шёлковыми коврами вместо попон.
